Это было отвратительно. Голос брата был полон голодной мольбы, которая быстро сменялась бешенством. Лесли отвечала слишком тихо, и Даниэль не мог разобрать отдельных слов. Он слышал лишь интонацию — интонацию решительного, неумолимого отказа.

Даниэль мог себе представить, как трудно было смириться с этим отказом. Лесли Стиворт была удивительно красивой женщиной. Огромные синие глаза, длинные пушистые каштановые волосы, тело — мечта каждого мужчины. Он хорошо понимал Симона.

Временами ему казалось, что Лесли выходит замуж за брата исключительно из-за денег, и он никак не мог совместить это с тем очевидным фактом — Даниэль почувствовал это при первой же встрече, — что по природе она была хорошей, доброй девушкой. Взять хотя бы то, как трепетно она относилась к Миранде.

А вскоре… Впрочем, если быть честным с самим собой, то какое там вскоре — почти сразу, почти с первого мгновения он сам почувствовал к ней физическое влечение, которое очень быстро достигло такого накала, что ему все труднее было совладать с собой, оставаясь с ней наедине. А потом этот случай на пикнике! Боже мой, какой позор! В каком аду ему пришлось жить после того, как он прикоснулся в воде к ее гибкому, такому прекрасному и волнующему телу!

Но он сумел пережить этот ад, и, видит Бог, она никогда не узнала, что он чувствовал. Он старался быть подчеркнуто сдержанным при встрече с ней, не позволял себе даже невинного флирта — его обычный стиль общения с женщинами. С Лесли не могло быть и речи ни о каком флирте. И если тело его начинало пылать и ныть всякий раз, когда она была рядом, это должно было остаться его собственной позорной тайной.

Нет, Бог свидетель, он не позволил себе возжелать невесту брата, во всяком случае — открыто. Если бы это произошло, он не смог бы пережить свою вину, особенно после гибели Симона.

Но что, черт возьми, случилось в тот вечер? Почему он все забыл? Даниэль раздраженно потер лоб. Каждая попытка вспомнить хоть какую-то деталь заканчивалась приступом бессильного бешенства, непокорная память ускользала, не оставляя ему никаких шансов.

Возможно, стоило попробовать еще раз, шаг за шагом, минута за минутой. Последнее, что он помнил, — около шести часов пополудни он играл в футбол с Мирандой…

— Даниэль!!!

Поглощенный своими мрачными мыслями, он не слышал, как открылась дверь, и о появлении младшей сестры узнал только по этому восторженному воплю. Она бросилась к нему на кровать, и Даниэль, не обращая внимания на острую боль, крепко обнял ее маленькое, худенькое тельце.

— Привет, егоза. — Он нежно поцеловал ее в лоб. — Как ты?

— Ужасно! — Теперь, когда она почувствовала себя в безопасности в его объятиях, радость встречи, как и ожидал Даниэль, сменилась слезами. — Я так по тебе скучаю. Я так боюсь!

Он крепче прижал ее к себе.

— Не бойся, маленькая. — Он старался, чтобы голос его звучал бодро и уверенно. Ему удалось успокоить ее вчера, когда они разговаривали по телефону, но сейчас, когда она собственными глазами увидела, в каком он был состоянии, сделать это оказалось гораздо труднее. — Я тебе обещаю, все будет хорошо.

— Но ты такой… — жалобно возразила она. — Что будет с тобой? Ты поправишься?

Осторожно нащупав ее щеку, Даниэль почувствовал, что она мокрая от слез.

— Глупенькая. — Он заставил себя улыбнуться. — Ну конечно же, я поправлюсь! Анди, я понимаю, что выгляжу сейчас, как в фантастическом боевике, но на самом деле со мной ничего страшного не случилось. Так, несколько синяков и царапин.

— Но ты… — Миранда глубоко вздохнула, чтобы опять не разрыдаться. — Твои глаза…

— С глазами все будет в порядке, как только снимут эти повязки. — Он сказал это спокойным, даже веселым голосом, но внутренне весь сжался, почувствовав приближение знакомого приступа удушающей, наполнявшей всего его первобытным ужасом паники. Стиснув зубы, он превозмог себя и так же жизнерадостно продолжил: — Правда, какое-то время тебе, наверное, придется водить меня за руку, чтобы я не натыкался на мебель.

— Да? — Судя по голосу, она заулыбалась. — Вроде как собака-поводырь?

— Вроде как сестренка-поводырь, — ухмыльнулся он, на сей раз безо всякого внутреннего усилия.

— Отлично, — все больше оживлялась Миранда. — Думаю, у меня это получится. Я буду следить, чтобы никто не переставлял мебель. Я видела такое по телевизору. Слепые запоминают что где стоит и, если что-нибудь переставить, ужасно злятся. — Она повернула голову. — Мы скажем Аннетт, чтобы она помнила об этом, когда будет убираться в доме, правда Лесли?

Лесли? Улыбка словно замерзла на губах Даниэля. Ему даже в голову не приходило, что Лесли могла находиться в палате.

Но она была здесь. Ее голос, неестественно оживленный, послышался совсем близко:

— Конечно же, милая. Мы ей обязательно скажем!

Итак, она стояла рядом и смотрела на него: жалкого, беспомощного, перебинтованного с головы до пят, опутанного трубками капельниц, со следами пролитого бульона на пижаме… Даниэлю захотелось вскочить и рявкнуть, чтобы она убиралась, но вместо этого он неуверенно, смущенно произнес:

— Привет, Лесли. Я не знал, что ты здесь.

Резкий запах больницы, вероятно, перебил тонкий, едва уловимый аромат сирени, который всегда сопровождал появление Лесли. Прекрасной, желанной, неповторимой Лесли.

Миранда, смеясь, вскочила на ноги:

— Как же ты, думал, я сюда доехала? Автостопом?

— Я привезла Миранду сразу после… — Лесли на мгновение запнулась, — после похорон. — Голос ее звучал глухо, он был совершенно не похож на голос той Лесли, которую он знал, и Даниэлю нестерпимо захотелось увидеть ее лицо. — Все прошло очень хорошо. Священник сказал… — она опять запнулась. — Он говорил много хорошего о Симоне. Было холодно, но ясно. Накануне прошел дождь…

Она замолчала. Даниэль не отвечал. Он с каким-то злорадным наслаждением ощущал ее неловкость и не хотел нарушать тягостную тишину, повисшую в комнате. К чему все эти театральные эффекты? Нечего разыгрывать из себя убитую горем невесту. Он-то хорошо знал ее отношение к Симону. Слышал, стоя за дверью душевой.

— Мне очень жаль, что так случилось с Симоном, — через силу продолжила Лесли. — Я знаю, какое это горе для вас с Мирандой…

Она действительно была великолепной актрисой, вынужден был признать Даниэль. Сочувствие лилось из ее голоса, как глюкоза из иглы капельницы. И голос у нее был удивительно красивым. Он только сейчас это понял, когда его внимание не отвлекали ее лицо и тело. Мягкий, искренний, вызывающий доверие и расположение голос. Не знай он всего, можно было подумать, что она и в самом деле страдает.

— И для тебя тоже, — горько усмехнулся он. — Мне отлично известно, какое страшное горе для тебя гибель Симона.

Он помнил, что в комнате находится Миранда, и не хотел, чтобы в его голосе было столько сарказма. Однако совладать с собой не смог.