Он чуть слышно застонал, как будто ощутив жар взметнувшегося пламени, и бедра его сильнее прижались к ее телу. Там, где тела их соприкасались, бушевало другое пламя — пламя желания, с которым — Лесли это чувствовала — он боролся сейчас из последних сил.

Даниэль не отстранился, он даже не пытался скрыть то, что испытывал в то мгновение, но, когда Лесли, чуть приоткрыв губы, втянула в себя воздух, он застонал и откинул голову назад, словно недоумевая и сожалея одновременно.

— Лесли… Извини…

Но пожирающее его пламя было сильнее, он замолчал на полуслове, глядя в ее глаза с немым вопросом.

Лесли почувствовала, как кровь ее закипает — простой и недвусмысленный ответ ее тела на безмолвный вопрос. Подняв руку, она дрожащими пальцами погладила его по щеке.

— Я знаю, — шепнула она. — Все в порядке.

— Нет! — закрыв глаза в ответ на эту ласку, выдохнул он. Затем медленно, как будто выбираясь из зыбучих песков, приподнялся и откатился в сторону.

Время вдруг возобновило свой бег, до Лесли донеслись голоса смеющихся Миранды и ее друзей. Весь этот обжегший их души эпизод продолжался лишь несколько секунд.

— Нет, — снова повторил он бесцветным голосом, поднявшись и подавая ей руку. — Ничего не в порядке. Все не так.

Возражать, говорить, что и сама она, хоть и держала себя в руках, чувствовала такое же умопомрачительное, не подвластное разуму желание, времени не оставалось — приближались дети.

— Ой, Даниэль, — в голосе Миранды звучал откровенный ужас, рукой она показывала на изуродованную клумбу, — смотри, что ты наделал. Симон тебя убьет!

Лесли подняла глаза на Даниэля: уловил ли он мрачный подтекст невинной угрозы сестры? Он уловил. Челюсти его были сжаты так, что подбородок стал казаться совершенно квадратным. Однако в ее сторону он не смотрел. Деловито отряхиваясь, он что-то небрежно отвечал девочке.

Поднявшись на ноги, Лесли почувствовала легкое головокружение и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

Она плохо понимала значение того, что сейчас произошло. Но одно она теперь знала совершенно точно. Что бы ни случилось дальше, она уже никогда не выйдет замуж за Симона Винтера. Никогда!

Кое-как доковыляв до своей комнаты, она с трудом подавила желание броситься на кровать и разрыдаться. Почти не чувствуя своего тела, она села в кресло и, скрестив руки на груди, начала лихорадочно обдумывать случившееся.

Весь последний месяц она упорно боролась с растущей в ее сердце нежностью к Даниэлю, убеждая себя в том, что ничего подобного с ней произойти не может. Она вообще не способна влюбиться.

Однако влюбилась. Любовь настигла ее, нежданная, неразумная, ломающая всю вроде бы определившую жизнь. Подсознательно она поняла это почти сразу. Когда Даниэль передавал ей бокал, пальцы ее дрожали; когда они слегка задевали друг друга в коридоре, по телу ее бежали мурашки. Когда он смеялся, солнце сияло ярче; когда его не было рядом, все было мрачным и унылым. А когда она спала, он приходил в ее сны.

Поежившись, Лесли схватила подушку и прижала ее к груди. Влюблена! В брата своего жениха. В памяти всплыли слова Даниэля: «Все не так». Действительно: все плохо, что-то должно случиться. Уступив бесстыдному шантажу, выходить замуж за человека, который внушал ей отвращение? Помогать отцу вновь избежать вполне заслуженного наказания?

И тут же в голове у нее зашевелились неизбежные сомнения. Имеет ли она право освободиться от данного слова, пожертвовав отцом? Действительно ли она способна отправить его в тюрьму в обмен на возможность спать с Даниэлем Винтером? Какой неблагодарной дочерью надо быть, чтобы пойти на такое!

В отчаянии она отшвырнула подушку в сторону. Сможет ли она когда-нибудь закончить этот бесконечный спор с собой? Правильного решения здесь, казалось, не существовало. Как бы она ни поступила — все было не так. Все было плохо.

Не в состоянии и дальше сидеть на месте, она заметалась по комнате, как запертое в клетке животное, бесцельно выдвигала ящики стола, переставляла книги… Однако, что бы она ни делала, ответа не приходило — до тех пор пока она не распахнула дверцу шкафа.

В глубине его, как призрак, замаячило что-то белое, воздушное, шуршащее… Испугавшись, Лесли отпрянула, затем, сообразив, едва сдержала крик: в ее отсутствие успели доставить подвенечное платье.

Она не знала, что платье уже готово. Оно было куплено несколько недель назад, однако на днях она отправила его портнихе, обнаружив, что платье необходимо ушить — за время, что она провела в доме Симона, Лесли сильно похудела.

Платье поражало великолепием. Длинное — до пят, сшитое из кружев и атласа, оно было богато украшено жемчугом.

Однако вид свадебного наряда вызвал у Лесли такое отвращение, что она почувствовала приступ тошноты.

Она попыталась вообразить Симона, лежащего на ней так, как сегодня лежал Даниэль, его тело, сжигаемое желанием обладать ею, желанием, которому ей до сих пор удавалось противостоять, но когда они станут мужем и женой…

Захлопнув дверцу шкафа, Лесли бросилась в ванную. Когда приступ прошел, она вернулась в комнату бледная, дрожащая, слабая, но обретшая в конце концов полную уверенность в том, что ничто не заставит ее решиться на этот брак. Сняв обручальное кольцо, она положила его в бархатную коробочку и, зайдя в кабинет Симона, оставила ее в одном из ящиков письменного стола.

Чувствуя себя как преступник, готовящийся к побегу из тюрьмы, Лесли вернулась в свою комнату и некоторое время смотрела на телефон, который казался ей сейчас страшным, опасным для жизни существом. Чепуха! — зло сказала она себе наконец. Нужно покончить с этим!

Трясущейся рукой она взяла трубку и тут же уронила ее обратно. Отчаянно стучавшее сердце подступило к самому горлу, Лесли не была уверена, что сможет произнести хотя бы слово.

С минуту она раздумывала, не подняться ли опять в кабинет Симона, где в баре имелся выбор очень дорогих напитков — чтобы производить впечатление на клиентов. Но если ей встретится Даниэль? Нет, рисковать она не могла.

Тут она вспомнила, что в ее комнате где-то была бутылка вина, подаренная одним из секретарей после объявления о помолвке. Она была недостаточно роскошной для бара, и Симон велел хранить ее здесь.

Вино показалось отвратительным, но так было даже лучше. Сделав несколько глотков, Лесли почувствовала себя спокойнее.

За окном резко потемнело. Вдали, как зловещее предзнаменование, раздавались пока еще негромкие раскаты грома. Все предвещало, что ночью разразится буря.

Лесли сидела на подоконнике и, словно неприятное, но целительное лекарство, пила вино. После четвертого стакана она решила, что теперь достаточно, и набрала номер.

— Симон, — быстро сказала она, не давая себе возможность передумать. — Мне нужно тебе что-то сказать.

— О Хаггерти?