…У меня никогда до этого не было таких сновидений, как в эту ночь в поезде Санкт-Петербург — Адлер. Если бы я только могла знать, что эти кошмары не случайны и что скоро я буду вспоминать о них с мистическим ужасом… нет, я никогда бы не предположила того, что должно было произойти так скоро. Так жутко. Так правдоподобно. Наяву.

Мне приснилось, что я иду по огромной дороге, ведущей через пустыню. Дорога без начала и конца, как в песне. Огромная, широкая, раскинувшаяся, как мертвый великан, и растрескавшаяся от жажды. За мной, передо мной нескончаемым потоком тянется вереница людей. Их миллионы. Лица как под копирку — один и тот же немой укор, ссохшиеся губы, глаза — как два молчаливых провала тьмы. Желтая пергаментная кожа.

Над ними парят огромные безмолвные тени, и самое жуткое во всем этом — в этой картине с сочными, будто наяву выписанными тонами и полутонами, яркими переходами из света во мрак и угрюмым великолепием мелких штрихов, — самое жуткое то, что здесь царит абсолютная тишина. Совсем как у Блока:

Кругом рыдала и звенела,

Как в вешней роще, тишина.

Дорога растрескивалась под ногами, уходила из-под ступней, конвульсируя, как живая, а потом на ней вздувались бугры, дрожали и исходили разломами — а из разломов, как черные руки, вырывались стебли каких-то жутких растений, обвивали ноги и тела людей и затягивали в бездну.

Я проснулась в холодном поту. В тот миг, когда я еще балансировала между сном и явью, передо мной возник огромный стебель, как скальпель, взрезающий небо. Падая, словно метеорит, он обвивает мое горло и начинает душить… душить.

Я рванулась и, схватив стебель, рванула его на себя — и тогда растение вскрикнуло, разрывая удушающую пелену тишины, и отпрянуло…

…И я открыла глаза.

Передо мной, держась за запястье, сидел Саша Воронцов, его губы кривились гримасой недоумения и боли.

— Ну и хватка у тебя, Женя, — сказал он, — чуть руку мне не сломала. Я тебе положил ладонь на шею, а ты просто как с чеченским террористом…

Я, еще не понимая спросонья, в чем дело, перевела взгляд с лица Саши вверх и натолкнулась на оплывшую физиономию лежащего на верхней полке Кости Ковалева, который приподнялся на подушке и, перегнувшись вперед, прохрипел на все купе:

— Дай минералки!!

— О… алкаш проснулся! — весело сказал уже бодро завтракающий и похмеляющийся остатками пива Тоша. — Ну ты артист, братец!

— А что такое? — пробулькал Ковалев и протянул руку за искомой минералкой.

— А ты не помнишь, как вчера с этим очкастым попрыгунчиком Пашкой рамсовал с гопом из соседнего купе. Из того же купе, в котором Немякшин. Ну Немякшин ладно — полный идиот, к телке, которая с гопом, начал подкапываться, но ты-то, Костя, вроде еще не все мозги пропил!

— Молчал бы уж! — недовольно буркнул Костя. — Святой Пантелеймон-целитель тоже мне нашелся… А кто вчера сказал проводнице, что она похожа на трансвестита… то есть на мужика, который переоделся в женскую одежду?

— Я, что ли? — искренне удивился Крылов.

— А кто вчера ходил со мной в вагон-ресторан и там танцевал стриптиз на столе по просьбе каких-то пьяных блядей с восемнадцатой плацкарты? Если бы не я, тебя вообще бы с поезда ссадили.

— Да? Че, правда? — недоуменно проговорил Тоша, а потом перевел взгляд на меня и спросил: — Что, Женька, плющит? А мы с твоим Саньком уже похмелились.

— Заметно, — выговорила я. — Хорошие у вас методы знакомства, господа.

— Ты всю ночь что-то бормотала, а потом два раза вскрикнула так, что я чуть с лавки не свалился, — сказал Крылов.

— Достаточно, — прервала его я.

— Кошмар приснился, что ль?

— Да… кошмар. Пустыня, дорога, толпы людей… и из-под ног… из трещин стебли выскакивают и утаскивают вглубь. Как щупальца осьминогов, — деревянным голосом сказала я.

Потенциальный курортник Крылов услышал, кажется, только про поле.

— Это такой анекдот есть… типа того, что ты сейчас рассказала. Идет, значит, по пустынной дороге мусульманин, тащит на себе уйму тюков, сумок, ребенка ведет, все такое. А впереди жена идет — налегке. Ничего не несет. И тут встречают они аксакала. Аксакал говорит:

«Вах, почтенный, что ты делаешь?»

«А что такое?»

«Ты не чтишь Коран. Ведь всеблагий Аллах устами своего пророка Мухаммеда заповедал, что мужчина должен только воевать и молиться. Все остальное должна делать жена. А ты что, несешь все сам, а жена впереди идет, ни хрена не делает».

Мусульманин говорит:

«А как же я должен идти?»

«Вах, уважаемый, ты должен сесть на ишак, ехать впереди и читать Коран. А жена пусть тащит за тобой шмотки и детей. Как заповедал пророк!»

«Все это так, почтенный, но, когда писали Коран, еще не знали, что такое минное поле!»

— Спасибо, утешил… — пробормотала я, не глядя на весело хохочущего над собственным анекдотом Тошу.

…Когда я вышла из купе, то буквально натолкнулась на мрачного как туча, похмельного Немякшина, который приволакивал свои нижние конечности куда-то в направлении туалета. Под правым его глазом наливался полновесный фонарь, который Паша время от времени ощупывал.

Он только что вышел из своего купе, а вслед за ним в коридор прошел высокий, коротко стриженный парень в очках в стильной оправе. Его лицо, строгое, загорелое, широкоскулое, показалось мне знакомым, а уж когда он повернулся ко мне анфас, я подняла брови и с вопросительной интонацией произнесла:

— Это самое… Олег? Денисов?

Он вскинул на меня небольшие, чуть прищуренные глаза и после некоторой паузы сказал:

— Ты что, Женька, тоже едешь из Питера в Сочи? Что-то я тебя раньше не видел в поезде.

— А я не из Питера. Я подсела в Тарасове. Вместе вот с этим гражданином и его сотоварищами. — Я кивнула на остановившего посреди коридора Немякшина, угрюмо смотревшего на нас через плечо.

Улыбка сбежала с лица Олега:

— А, эти придурки из соседнего купе? Ты что… вместе с ними едешь, да?

— Ну да. А что такое?

Денисов красноречиво посмотрел на Немякшина, который пробормотал себе под нос что-то нецензурное, идя по коридору, и сказал:

— Да ничего. Просто выпили вчера ребята лишнего и начали непонятки строить. Козлы. К Светке клеились, как банный лист к заднице. Вот… немножно повздорили, блин. — Он поднял сжатый кулак, и я увидела, что два сустава на нем разбиты. — Редкие уроды, надо тебе сказать, Женя. Ну ничего… если так и дальше будет продолжаться, в Сочи я им не позавидую. Рихтанут. Раскатают, как батоны, и тогда…

— Да ладно тебе, Олег, — произнесла я. — Мне тоже досталось от них. Напоили, вот теперь с бодуна корчусь. А я вообще-то редко употребляю это… алкоголь. Даже пиво.