Ломая голову, Бен подошел к защитной сетке смотровой гондолы и перевел взгляд на Бранденбургские ворота.

Что за день сегодня!

Сначала он потерял работу, потом его избили из-за женщины, которая сама с удовольствием влепила бы ему пощечину. И в конце он еще сильнее, чем прежде, стал волноваться из-за Джул. Потому что если кто-то действительно покушался на жизнь его дочери, то в отделении реанимации она была абсолютна беззащитна. Но она уже почти неделю лежала в больнице. И за это время к ней никто не прикасался, кроме медсестер и санитаров, которые регулярно мыли ее и переворачивали, чтобы на теле не образовались пролежни.

О господи.

Бен сделал глоток воды из бутылки, которую нашел в своем бардачке. Хотя сейчас ему намного больше хотелось глотнуть водки. Машину ему пришлось оставить на полпути на Кантштрассе, после того как у него закончился бензин, а на заправку денег не нашлось. И теперь она стояла припаркованной под знаком «Остановка запрещена», прямо перед баром. Было время, когда он усмотрел бы в этом знак судьбы.

Бен подумал, что сейчас ему действительно не помешало бы расслабиться, а потом рассмеялся от этой мысли. Как-никак он находился на высоте ста пятидесяти метров над Берлином. Внизу виднелся пропускной пункт «Чекпойнт Чарли», вверху – один из самых больших гелиевых шаров в мире, и вся конструкция держалась на одном только стальном тросе, укрепленном на земле.

Воздушный шар «Хайфлайер» был одним из новых символов Берлина и в выходные обычно заполнен туристами, которые хотели сверху посмотреть на Рейхстаг, Сони-Центр[5] или высотку[6] Акселя Шпрингера.

Но ежедневно в 19:40 совершался профилактический запуск, а Эдди, пилот воздушного шара, был старым школьным приятелем Бена. Иногда, когда Бен навещал его, Эдди пользовался возможностью и поднимал Бена одного на «Хайфлайере», чтобы проверить все функции внизу. А Бен тоже был рад оказаться наверху в полном одиночестве и отдалиться от всего мира и своих проблем. Вот как сегодня вечером.

– Ваше здоровье, – сказал Бен и почувствовал невидимую связь с бомжами, которые тридцатью этажами ниже, под ним, искали бутылки в мусорном баке перед какой-то забегаловкой на Фридрихштрассе. В десяти метрах от недавно открытого роскошного пятизвездочного отеля, на крыше которого находилась терраса с безбортным бассейном. – Ваше здоровье, – повторил он и махнул бутылкой в сторону смеющихся гостей далеко внизу, которые, конечно, не замечали, что за ними наблюдают. Большинство гостей отеля сидели на раскладных стульях перед огромным экраном чуть в стороне от бассейна и смотрели новости.

Бен вытащил сотовый, закрыл сообщение, которое напоминало, что память телефона почти заполнена, и написал Дженнифер:

Сделал последний глоток, прежде чем отослать эсэмэску. Потом Бен закрыл глаза, ощущая ветер на лице. Здесь, наверху, было немного приятнее, хотя и не особо прохладно. Бен чувствовал, как корзина колышется на стальном тросе, и это еще больше лишило его душевного равновесия.

«Ах, Джул».

Парадокс заключался в следующем: с одной стороны, Бен не верил, что его дочь хотела лишить себя жизни. С другой – задавался вопросом, как она вообще так долго выдержала и не пыталась покончить с собой.

Пока ее подруги приводили домой первых кавалеров, ей приходилось потеть на сеансах реабилитации. Пока ее одноклассники танцевали на фестивалях под открытым небом, она слушала равномерное гудение МРТ-аппарата. Бесконечные обследования, тонны медикаментов с инструкциями по применению толщиной с телефонную книгу, две операции, затем мучительные фантомные боли и осознание, что уже никогда не придется нормально ходить. Он восхищался ее силой.

Бен открыл глаза и отогнал от себя ту страшную картину, которая появлялась у него перед глазами, когда он слишком долго думал о дочери.

Головой на земле. Один глаз широко раскрыт.

Он проверил сотовый, увидел, что Дженни еще не ответила, и решил поехать домой, даже если «домой» означало то место, которое ему не принадлежало.

Тобиас Майер, бывший член Fast Forward, предоставил ему на несколько дней свою квартиру в Веддинге, пока сам в качестве осветителя находился на гастролях в Азии с какой-то группой. Тем самым Тоби стоял номером 728 в списке тех, кому Бен был должен, потому что они или помогали ему с наличными, или сдавали угол.

Бен повернулся в сторону телевизионной башни, с восхищением понаблюдал за темным облачным образованием, которое медленно росло на заднем фоне, затем снова перевел взгляд на север, ненадолго задержал дыхание, моргнул. Потом развернулся обратно.

«Что за…»

В студии он узнал, что многих раздражал звук собственного голоса, когда они впервые слышали его в наушниках. Появлялось ощущение чего-то фальшивого, и люди почти стыдились этого чужого звучания, которое так им не подходило. Но это чувство было ничто по сравнению с тем шоком, который Бен только что пережил, когда неожиданно увидел свое собственное лицо. Так крупно, что даже на расстоянии пары сотни метров можно было разглядеть маленькое родимое пятнышко на правой щеке.

«Какого черта?..»

На экране напротив, на крыше отеля, красовался его портрет. С логотипом телеканала в углу и титрами, которые он не мог прочитать.

Бен не сомневался ни секунды, хотя фотография была давнишняя. Его показывали по телевизору. Старый снимок времен Fast Forward, который по каким-то причинам обработали.

Бен подумал о той девушке на парковке.

Его взгляд сам собой упал на часы. Восемь часов восемь минут.

Во рту появился металлический привкус. Сердце заколотилось, как после спринта.

«Что происходит?»

Было и без того непостижимо видеть себя в прайм-тайм на огромном экране перед публикой, но графическое обезображивание своего лица Бен объяснить никак не мог.

Но вот она, восьмерка.

Как у той женщины.

Прямо у него на лбу.

Эдди потребовалось семь минут, чтобы спустить его на землю.

Позже, анализируя свои действия, Бен понял, что отреагировал абсолютно нелогично. Так как у Эдди в кассовой будке не было телевизора, Бен помчался вниз по Фридрихштрассе в сторону Ляйпцигерштрассе. От волнения он думал нерационально, поддался импульсу – желанию разыскать то место, которое считал источником всего непонятного. Там, где он увидел себя. На крыше-террасе роскошного отеля, наискосок от воздушного шара.

Дизайнерская пятизвездочная гостиница носила скромное название «Пульс», о чем прибывающим гостям сообщала табличка у дверей.