Все переглянулись.

– А вы бегите. Все, кто может двигаться. Пока в силах. Только разом и по сигналу…

– Шансы есть, – обратился на сей раз ко всем Терцев.

– Наши им на пятки со всех сторон нажимают, – приободрился Ветлугин. – Выберем момент…

– Момент выберет капитан, – указал на Терцева майор. – Будете действовать по его команде.

– Есть! – коротко отозвался Терцев.

Это было нужно. Все снова почувствовали себя не пленными, а солдатами. Кто-то даже застегнул воротник гимнастерки и поправил шапку на голове. Солдатик в шинели без хлястика старательно размазал грязь по лицу и сосредоточенно посмотрел на обоих офицеров. Договорились об условном сигнале, который подаст в нужный момент капитан…

Они не знали точно своего местоположения. Но казалось очевидным по всем доступным внешним признакам, что находятся где-то на направлении главного удара немецкого прорыва. Так оно и было в действительности.

Накануне наступавшие с запада части фельдмаршала Манштейна, пробив внешнее кольцо советского окружения, вышли навстречу группировке генерала Штеммермана, продвинувшись до реки Гнилой Тикич. Однако мосты через реку оказались разрушенными. Тем не менее в некоторых местах окруженных и деблокирующих немцев разделяли считаные километры. Этой ночью предстоял последний рывок из котла. Его надлежало сделать из района Шендеровки. Здесь сосредотачивались ударные части, были стянуты танки и бронетранспортеры окруженной группировки, еще располагавшие боеприпасами и горючим. В окрестностях Лысянки уже находились передовые машины подошедшего немецкого 3-го танкового корпуса. Командир XI армейского корпуса генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман разделил свои части на несколько колонн. Поставив в первый эшелон танковую дивизию СС «Викинг» и добровольческую бригаду «Валлония», усилив их пехотными соединениями, сам остался в арьергарде с двумя пехотными дивизиями. В ту ночь на 17 февраля 1944 года немцы из котла пошли на решительный прорыв. Надо отдать должное немецкому командующему – он будет со своими солдатами до конца и погибнет в бою во время прорыва. Его обнаруженное потом тело по личному распоряжению генерала Конева в знак уважения будет погребено с воинскими почестями немецкими военнопленными. История, схожая с историей гибели и похорон генерала Ефремова под Вязьмой в 1942 году. Только в 1944-м русские и немцы поменяются местами…

Решение выводить с собой из котла группу советских военнопленных, в которой были Терцев с Ветлугиным, явно принималось на уровне среднего или младшего командного состава. Оно выглядело тем более странным, что в Шендеровке немцы оставили на милость победителям более двух тысяч своих раненых, которых невозможно было транспортировать. С ранеными остались медики-добровольцы. А возможно, и не было никакого специального решения по военнопленным. Просто, получив приказ на выдвижение, тот самый фельдфебель в пестром шарфе загрузил их ночью в остававшийся почему-то до сих пор в его распоряжении грузовик. В баке грузовика почему-то до сих пор плескался бензин. И они поехали. Пришел бы приказ посадить в грузовик немецких раненых или взять на борт панцергренадеров для прорыва – вне всякого сомнения, пленных вывели бы в поле и скосили несколькими пулеметными очередями. Или просто перекололи бы, чтобы не шуметь. Война есть война, и иллюзий на сей счет испытывать не стоило. Но другого приказа не поступило. Видимо, в суматохе. И фельдфебель, которому тоже наверняка не была известна вся обстановка даже непосредственно вокруг него, просто продолжил выполнять поставленную накануне и до сих пор не отмененную задачу…

Так или иначе, той ночью они погрузились и двинулись в путь. Ни немцы в колонне, ни тем более советские военнопленные не знали, что происходило в те минуты впереди. Они не знали и не могли видеть, как были построены германские пехотинцы в первой линии прорыва. Как им было приказано разрядить винтовки, чтобы не выдать свое скрытное продвижение к передовым советским позициям раньше времени случайным выстрелом. Как ходили по рядам офицеры и унтер-офицеры, заставляя открывать затворы «маузеров» и проверяя точное выполнение своих распоряжений. Как лязгали негромко примкнутые по команде штык-ножи. Начало атаки должно было быть исполнено беззвучно ударом именно в штыки. Дерзко, стремительно и отчаянно – можно сказать, в исконном русском стиле…

Пролог рывка был бесшумным. Точнее, со стороны советских блокирующих позиций раздавалась дежурная беспокоящая стрельба из стрелкового оружия. Иногда ночь прочерчивали яркие вспышки пулеметных трассеров. К этому фону давно привыкли по обе стороны линии противостояния. Немцы молчали, ничем не выдавая себя. Передовые полки колонн прорыва, числом своим не более нескольких сотен человек в каждом, продвигались в полной тишине. Иногда случайные слепые пули выбивали пробиравшихся по зарослям кустарника к речной пойме гренадеров. Снопами валились в рыхлый ноздреватый снег убитые. Стиснув зубы, оставались лежать раненые, окрашивая снег своей кровью. А цепи в грязно-белых парках с пристегнутыми опознавательными ленточками на рукавах все шли и шли, пригибаясь в невысоком кустарнике. Из темноты вынырнули у самых наспех выдолбленных в насте и земле неглубоких окопов. Обрушивая за собой брустверы из подтаявших днем и снова схваченных морозом ночью кусков льда, хлынули вниз на головы красноармейцам германские пехотинцы. Отчаянно заработали ножи, заточенные саперные лопаты, топоры и приклады. В короткой и яростной схватке передовые части окруженной группировки за считаные минуты захватили линию советских окопов.

Захлебывающуюся скороговорку стрелкового боя и вспышки гранатных разрывов в ночи услышали уже спустя почти час после начала движения. До этого грузовик с пленными двигался с потушенными фарами. Скорость была не быстрее, чем у пешехода. С двух сторон от бортов, спереди и сзади практически вплотную волнообразной массой двигались немецкие гренадеры, увешанные оружием, с заткнутыми за пояса гранатами на длинных деревянных рукоятках. Бой впереди разгорался. Откуда-то сбоку ударили минометы. С грохотом колонну грузовиков и пехоты обогнали танки и самоходки, расшвыривая за собой гусеницами во все стороны мерзлые комья земли. Коротко рявкнула артиллерия. Ей в ответ защелкали с характерным пристуком танковые орудия. Временами от всполохов разрывов становилось светло, как днем.

Грузовик притормозил. Пленные, вжимая головы в воротники, сгорбившись сидели вдоль бортов. Терцев осторожно огляделся по сторонам. Насколько хватало глаз, со всех сторон на них наплывали грязно-белые и серо-зеленые массы, ощетинившиеся винтовками с примкнутыми штыками, автоматами, взятыми на плечи пулеметами, взваленными на спины легкими минометами. Они накатывались на грузовик, обтекали его грозной и длинной шевелящейся змеей и продолжали свое движение вперед. Колонна, в которой они двигались, в бой пока не вступала. В отсвете очередного всполоха Терцев перехватил устремленный на него снизу взгляд майора-артиллериста, которого перед выездом они затащили с собой в кузов и уложили на деревянные доски настила. Сделал отрицательный знак глазами. Тот понимающе кивнул. Пока предпринять что-либо не было возможности…

Колонна между тем свернула на полевую проселочную дорогу. По сторонам за просевшими сугробами темнели вдалеке голые ветви деревьев перелеска. А вдоль бортов их грузовика, то и дело цепляясь и опираясь о них руками, все продолжали и продолжали шагать солдаты противника. Впереди и за ними ползли еще какие-то машины. Капитан прислушался. Вроде бы бой смещался влево. Несколько раз их фельдфебель в цветастом платке вылезал на подножку кабины, тревожно всматриваясь в контрастирующую с темным небом, даже ночью белеющую снежную даль. Проходивший мимо лейтенант в шинели и фуражке с высокой тульей, на которую прямо сверху был натянут шерстяной подшлемник, что-то проговорил фельдфебелю и махнул рукой вперед. По рядам пехоты прокатилась негромкая команда. Солдаты впереди медленно расступались в стороны. Их грузовик, следуя за трехосным «Мерседесом» с затянутой тентом кабиной, начал прибавлять ход. Сзади подтянулись остальные автомашины. Некоторые из них, заскользившие и утыкавшиеся в высокие снежные отвалы, облепляя со всех сторон, возвращала на накатанную колею дружно набегавшая пехота. Терцев снова переглянулся с майором. Прошло уже, наверное, больше четырех часов с момента начала движения. Кругом было чистое светлеющее поле и забитая вооруженным до зубов неприятелем дорога. Бежать пока некуда…