его заживало медленно, он не мог пока полностью владеть рукой, потому что был поврежден сустав, не водил машину, не занимался привычным спортом и силовыми тренировками, не греб на каноэ. Одеваться и то ему порой помогал Макар.

С полицейской службой Клавдий Мамонтов расстался тихо. Из-за проблем со здоровьем в результате тяжелого ранения, полученного при задержании, при увольнении ему не чинили препятствий. Но дальнейшая его судьба прежних коллег абсолютно не беспокоила. Мамонтов столкнулся с их полным холодным равнодушием и оказался в одиночестве. Если бы не Макар и его семья, ему бы пришлось совсем туго. Своих пожилых родителей он не хотел тревожить и обременять, а сердечной подруги у него не имелось… То есть он любил одну женщину, но страсть его так и осталась безответной. Макар сам попался некогда в тот же коварный любовный силок. Ну да что о том теперь говорить…

Клавдий Мамонтов переехал к Макару в его загородный дом на Бельском озере в Бронницах, с которым их обоих связывало столько событий и воспоминаний – и хороших и плохих, и счастливых и трагических. После клиники он просыпался по утрам в своей светлой большой комнате наверху, расположенной рядом с детскими и спальней Макара, под пение лесных птиц. Воздух свободы… Клавдий вдыхал его полной грудью. Он всегда хотел уйти с полицейской службы. Освободиться от нее. Он начинал как бодигард, телохранитель. Смерть работодателя поставила его перед жестоким выбором – профессиональный позор или смена работы. Лишь поэтому он поступил в правоохранительные органы. Надеялся, что со временем привыкнет… Но он, видимо, был не создан, чтобы стать настоящим полицейским. Многое в его характере и натуре откровенно бунтовало. Он в корне отличался от полковника Гущина, которого безмерно уважал. Тот сознательно и охотно выбрал в молодости свой жизненный путь.

Воздух свободы пьянил Клавдия Мамонтова, как вино. Несмотря на ноющую боль в раненой руке, несмотря на неопределенность будущего. Кто не жаждал свободы всем своим существом, тому никогда не понять чувств и эмоций, испытываемых Мамонтовым, вернувшимся на круги своя – к прежней профессии телохранителя одной семьи, детей и близких своего единственного верного товарища.

Едва выйдя из больницы, он, несмотря на рану, начал ревностно исполнять свои обязанности – пока как мог. Физические возможности его были еще ограниченны. Но он думал и поступал как профи. Он заказал по интернету охранное оборудование – самое современное, продвнутое. И под его руководством дом Макара в Бронницах, парк поместья и его особняк в Москве, в Спасоналивковском переулке, оснастили камерами видеонаблюдения, датчиками движения, пожарной сигнализацией, автоматическими рольставнями, компьютерной техникой и прочим, прочим, прочим.

Вливанию Клавдия «в семью» у Макара безмерно радовались все – его маленькие дочки, Августа и Лидочка, младший полуторагодовалый Сашхен, старая строгая гувернантка Вера Павловна и горничная Маша. Для той вообще наступил «праздник весны, любви и надежд» на пятьдесят третьем году жизни.

Пока Клавдий лежал в клинике и проходил реабилитацию, Макар изо всех сил держался. Не пил.

С Верой Павловной и Августой он сам объездил десяток врачей – светил нейропсихологии, логопедов-дефектологов, психотерапевтов… В свои шесть лет Августа по-прежнему не разговаривала, врачи не могли поставить ей диагноз, лишь констатировали стойкие нарушения и задержку речевого развития.

Для Августы поездки стали испытанием. Она замыкалась после визита к врачам и даже не рисовала, как обычно.

– Макар, нам девочку пока надо оставить в покое, – сделала вывод мудрая Вера Павловна, знавшая Августу лучше всяких врачей. – Раз так вышло с ней, не надо нам добавлять ей сейчас стресса. Да, Августа молчит, не разговаривает. Но она понимает сразу два языка – английский и русский, на котором я и вы общаемся с Лидочкой. Вы представляете, что это значит? Она не просто понимает все сказанное, воспринимает речь и разговоры, но активно общается с Лидочкой – у них своя особая манера – сразу на двух языках. К тому же Августа рисует все лучше, все сложнее. Пока обходится планшетом и восковыми мелками, фломастерами. Но в будущем она заинтересуется и красками. Надо оборудовать ей художественную мастерскую с мольбертом и холстами. Творчество для нее могучая терапия.

Свои педагогические идеи и выводы Вера Павловна продолжила после выписки Клавдия Мамонтова из больницы. Они сидели вечером при свечах в гостиной у камина. Макар устроился за роялем – он играл Скрябина и прикладывался к стакану со скотчем. Как только Клавдий переехал, Макар потихоньку начал развязывать свой тугой узелок. Пока еще пил умеренно. Но скоро мог сорваться в алкогольный штопор.

– Чем больше иностранных языков постигнет Лидочка, тем лучше, – заметила Вера Павловна. – Ей четыре, самое время начинать учить ее французскому, немецкому. И латыни, как вас, Макар, некогда учили в престижной английской школе в Суррее. Ваш отец был умным и дальновидным.

Макар криво, печально усмехнулся, залпом осушил стакан скотча и заиграл «Сарабанду» Генделя, не боясь разбудить детей, которых горничная Маша уже уложила наверху.

Клавдий Мамонтов созерцал дыру в лофтовой кирпичной стене гостиной, некогда пробитую железным кулаком Циклопа – Ивана Аркадьевича Дроздова, семейного телохранителя и друга отца Макара. Циклопа, сраженного любовью к нимфе, что некогда обитала в доме на озере. Его все они не могли забыть. А он, Клавдий, получается, занял сейчас его место.

Отец Макара… Его ведь убили здесь… [2]

Макар играл «Сарабанду» Генделя так, словно вколачивал клавиши в рояль. Траурный, похоронный марш. Клавдий Мамонтов, слушая, желал вернуться в прошлое.

Прошлое, столь несовершенное, суетное, противоречивое, с домашними драмами, страстями, убийствами, отравлениями, предательством, роковой любовью… Оно все равно теперь казалось почти раем, эпохой, канувшей в Лету. Похоронив своих мертвецов тогда, в прошлом, в доме на озере все равно мечтали о будущем, грезили о счастье.

Что стало с теми грезами? С теми надеждами?

Надежды теперь воплощали дети. Августа, Лидочка и крохотный Сашхен… Думая о них, слушая Генделя, вспоминая былое, Клавдий Мамонтов четко осознавал, что обретенные свобода и независимость необходимы для защиты их от окружающего хаоса. Ради этого он был готов умереть.

– Я давно собиралась найти для Лидочки преподавательницу французского языка, – сообщила Вера Павловна. – Подбирала кандидатуру. Сейчас в дом посторонних, чужих людей нельзя пускать. Надо, как во времена Михаила Булгакова, когда он и его знакомые на Пречистенке в профессорские квартиры, превращенные большевиками в коммуналки в двадцатых годах, искали «на подселение» жильцов, которым доверяли, исключительно из своего круга. Ну и мы проявим осторожность. Я подумала о Наташе, вдове Юры Авессоломова. Я ее знаю с детства, мы жили в одном доме, еще родители