– Что, неужели умнее, чем моя маленькая Темис? – подшучивала кирия Коралис.

– Это невозможно, – саркастично отозвалась старшая сестра.

– Как бы там ни было, ее зовут Фотини, у нее нет братьев и сестер, она на два месяца старше меня и родом из Смирны.

– Значит, они беженцы? – подозрительно спросил Танасис.

– А в чем дело? – с вызовом сказал Панос.

– Да, она только переехала в Афины, – оживленно отозвалась Темис. – А до этого жила в Кавале. Мы теперь дружим.

– Что ж, какая удача, – съязвила Маргарита. – Тебе не помешает завести подругу.

Остаток вечера все подшучивали над Темис, иногда по-доброму, иногда не очень.

Она еле дотерпела до следующего утра. Братья и сестра ушли в школу в другом направлении, а она осталась одна. Темис заторопилась к школьному двору, надеясь успеть раньше Фотини.

Свернув в переулок, девочка увидела тускло-малиновое пятно. Впереди нее шагала Фотини, и Темис перешла на бег.

– Фотини! Фотини! Подожди меня!

Девочка развернулась:

– Привет, Темис.

Они пожали руки, будто были знакомы с детства, и вместе зашагали к школьному двору.

Фотини сменила парту, сев поближе к Темис. Поскольку она пришла в класс в середине учебного года, то сидела на задних рядах. Обе девочки не могли дождаться перемены. Иногда они тоже прыгали на скакалке, но стоило выглянуть солнцу, приносившему неожиданное зимнее тепло, подруги садились на скамью и обменивались историями. Их картина мира во многом основывалась на том, что рассказывали взрослые, и, конечно, на собственном восприятии. Обе помнили пыль, голод, слезы, усталость и утрату, но поделились этим друг с другом не сразу.

– Так почему вы переехали из Смирны в Кавалу, а потом сюда? – спросила Темис с любопытством человека, никогда не покидавшего Афин.

– Родители не хотели уезжать из Малой Азии. Но у них не осталось выбора. Они прожили несколько лет в Кавале, потому что отец работал в табачной промышленности, а мест там было много.

Темис кое-что слышала о Малой Азии. Все-таки она выросла среди разговоров и споров о миллионе беженцев, которые приехали без гроша за душой. Она вспоминала недовольство отца тем, как из-за такого количества бедняков изменился город.

– Не зря это называют катастрофой, – твердо сказала Фотини. – Так оно и было. Мы жили счастливо, а потом все изменилось. Хорошее просто исчезло.

– И поэтому у тебя нет братьев и сестер? – спросила Темис.

На лице Фотини появилось озадаченное выражение. Похоже, она об этом не думала.

– Я помню, как приходилось голодать. Было бы хуже, если кормить пришлось бы многих…

– А что случилось после Смирны?

– Нас отвезли на корабле в Кавалу. Туда уже переехала моя тетка, и мы жили вместе. Я понемногу привыкла. Мне даже кое-что понравилось.

– Например?

– Рядом было море. И город очень красивый. С огромными акведуками, похожими на гигантские мосты. А еще там был древний замок. И много старинных зданий и улочек. – Глаза Фотини светились. – Совсем не как в Афинах.

– Тебе нравится в Афинах?

– Пока не очень. Надеюсь, со временем понравится.

Там, где дороги девочек расходились, подруги остановились и присели на невысокую стену. Они беседовали без передышки.

Темис поведала подруге о «катастрофах» своей семьи: крахе старого дома и отъезде матери. Она призналась Фотини, что с тех пор, как убрали свадебную фотографию родителей, образ матери потускнел.

– Я не могу вспомнить ее лица, – сказала она подруге. – Но йайа как-то говорила мне, что я немного похожа на маму.

– Но у тебя есть отец, так?

– В каком-то смысле да, – ответила Темис, решив оставить эту историю на потом.

Всю следующую неделю по пути домой Темис рассказывала подруге о рухнувшем особняке.

– Как-нибудь я отведу тебя на руины. Думаю, их еще не разобрали.

– В Кавале тоже были особняки, – сказала Фотини. – Но они принадлежали плохим людям, владельцам табачных заводов.

– Почему они плохие?

– Ну, владелец одной, где работали мои родители…

– Родители? Твоя мама тоже?

Темис почти не знала детей, чьи матери работали бы. Даже в семьях со скромным достатком, где лишние деньги вовсе не помешали бы, женщины оставались дома, как ее мать.

– Да. Они работали вместе. Мама рассказывала, как они сидели на полу и сортировали табак. Женщины и мужчины, христиане и мусульмане. Они отделяли хорошие листья от плохих и раскладывали по величине.

– Но… – Темис слушала с открытым ртом.

– Думаю, в целом все было нормально, если бы не долгие рабочие часы. Казалось, они все удлиняются и удлиняются.

Фотини замолчала.

– Разве твоей маме не приходилось работать?

Темис замешкалась.

– Когда мы жили в особняке, она весь день хлопотала по дому…

Темис невзначай обронила, что отец почти всегда бывал в море, а за детьми присматривала бабушка.

Упоминание об отце заставило Фотини рассказать про своего.

– Мой отец умер, – с грустью произнесла она. – Поэтому мы переехали в Афины.

Темис не знала, что сказать. Ее мать пусть и не рядом, но была жива, а отец изредка навещал их.

– Я тоже нечасто виделась с отцом, – вздохнула Фотини. – Он возвращался поздно домой с собраний, а когда приходил, они с мамой всю ночь разговаривали и писали речи.

– Какие речи?

– Обращение к работникам. На заводе. Под глазами у папы были огромные темные круги, он все время читал газеты и книги и допоздна засиживался за кухонным столом. Но как-то вечером за мной присматривала тетка, а мама задержалась на работе. Я не могла уснуть, и тетя подогрела мне молока. Она тоже волновалась. Вдруг я услышала ключ в замочной скважине. Наконец пришла мама.

Темис заерзала, словно оттягивая следующий момент.

– У нее было грязное лицо, даже в тусклом свете я заметила ссадину на щеке, будто мама упала. Она пыталась заговорить, но слова не шли. Немного успокоившись, она все нам рассказала. Была демонстрация. Работники просили увеличить зарплату и улучшить условия труда. Их атаковала полиция. Некоторые пострадали.

– А твой отец…

– Его убили.

Между девочками повисла пауза, что случалось очень редко. Темис стало неловко, она не знала, что сказать.

Заговорила Фотини:

– Все уже в прошлом. Мы снова упаковали вещи и прибыли в Афины. Мама сказала, что нищета ее не заботит. Она не останется там, где начальники убивают работников. Она не будет рабыней. Не потерпит несправедливости. Она так сказала.