Артур потянулся к сестре Беатрисе, обнял за талию, и она, как всегда, заулыбалась одними губами, не обнажая зубов. Эта девушка была скупа на слова и эмоции. Я ни разу не видела, чтобы она покраснела, а взгляд ее узких зеленых глаз никогда не туманился гневом или раздражением.

Я протянула сестре Беатрисе краюшку хлеба, и она ответила мне долгим взглядом. Небось, по моему несчастному лицу сразу догадалась, что я провела ночь почти без сна. Но задавать вопросов она не стала. Мы с ней вообще старались поменьше вмешиваться в жизнь друг друга и не делились своими неприятностями или секретами.

— Пойду переоденусь, я быстро, — сказала я, вдруг вспомнив, что на мне все еще ночная рубашка.

— Давайте после мессы все вместе сходим в строительную контору, — предложила наша гостья.

Когда я посещала мессу, сестра Беатриса присматривала за Артуром, потому что в церковь его брать было нельзя: он еще не умел вести себя тихо.

И тут вялость мою как рукой сняло.

— Ах да, конечно… я и забыла! Сегодня же первая среда месяца. Ура!

Я схватила Артура за руки и пустилась с ним по кухне в пляс. Малыш так смеялся, что изо рта у него летели крошки непрожеванного хлеба.

Сегодня я наконец-то получу свой ткацкий станок, и можно начинать ткать первый гобелен.

Раньше, еще в монастыре, мы ткали шелковые гобелены изысканной и тонкой работы. Их охотно покупали у нас владельцы замков, чтобы украсить стены своих жилищ. Сюжеты мы черпали в античных мифах и притчах из Священного Писания и работали медленно, всего по три часа в день, только в самое светлое время суток. Матушка лично обучала меня рукоделию, я в совершенстве владела иголкой, и хотя изготовление гобеленов очень отличается от такой работы (тут требуется большой деревянный ткацкий станок), я скоро освоила это ремесло.

А месяцев пять тому назад мне вдруг пришло в голову: а почему бы не продолжить традицию Дартфордского монастыря и не организовать свою мастерскую по изготовлению гобеленов? Трудность состояла в том, чтобы добыть ткацкий станок, поскольку после закрытия наш монастырь разграбили, растащив оттуда все, что можно. Как выяснилось, в Англии такие станки не делали, так что мне пришлось заказать его в Брюсселе, считавшемся центром производства гобеленов в христианском мире. Это оказалось не так-то просто: из этого бельгийского города станок предстояло везти сначала по суше через Нидерланды, а оттуда — по морю в Британию. Но, как известно, при желании можно преодолеть любые трудности. И вот сегодня наконец я должна была получить свой заказ в дартфордской строительной конторе.

Я побежала наверх одеваться, кое-как натянула платье, наскоро заколола свои густые черные волосы. А сверху надела белоснежный чепец.

Спустившись вниз, я поцеловала Артура в щечку и выскочила за дверь.

— Будьте готовы к моему возвращению! А я обязательно принесу вам чего-нибудь подкрепиться! — крикнула я через плечо.

Выйдя на улицу, я окунулась в атмосферу городской суеты. Наш двухэтажный деревянный дом выходил фасадом на Хай-стрит и стоял как раз напротив церкви.

Из-за стен монастыря Дартфорд казался нам не таким уж плохим местом: мы были уверены, что там царит порядок и живут добрые дружелюбные люди, с которыми вполне можно соседствовать. Расположенный в трех часах езды от Лондона, городок этот славился безопасными для путников постоялыми дворами, великолепными магазинами и, конечно, своей церковью, построенной еще пятьсот лет назад. Впрочем, существовал и другой Дартфорд, где все выглядело совершенно иначе. Например, совсем рядом с церковью, гораздо ближе, чем хотелось бы, располагалась скотобойня. И от ее тлетворного духа, зловония, источаемого отходами от забиваемого скота и дохлой рыбы, было никуда не деться. Я много раз с удивлением думала: ну почему бы отцам города не позаботиться убрать это смрадное заведение куда-нибудь подальше?!

Скотобойня служила своего рода напоминанием о том, что под личиной внешней благопристойности в Дартфорде таится нечто уродливое и отвратительное. Весьма символическое напоминание, которым я, признаться, довольно часто пренебрегала.

В то утро, беззаботно перепрыгивая через лужи, я торопилась поскорее попасть в церковь Святой Троицы, которой городок по праву гордился. Ее квадратная нормандская башня со стенами толщиной в пять футов была издалека видна по всей округе.

Только я пересекла улицу, как услышала за спиной голоса друзей:

— Сестра Джоанна, с добрым утром!

Брат Эдмунд и сестра Винифред, родные брат и сестра, были невероятно похожи друг на друга: оба стройные, с песочного цвета волосами и огромными карими глазами. Я подождала их в дверях, вглядываясь в тонкие черты Эдмунда скорее по привычке, чем по необходимости. Еще в бытность нашу в монастыре он однажды признался мне, что много лет подряд безуспешно борется с тайным пристрастием к некоей настойке, которую приготовляют из растущего в Индии экзотического цветка. В тот день он от души раскаялся и торжественно поклялся мне впредь никогда больше не поддаваться этой пагубной слабости. И с тех пор я постоянно заглядывала своему другу в глаза, которые сразу выдавали признаки действия снадобья: неестественное спокойствие, затуманенность взора и вялость, очень похожую на сонливость. Когда монастырь распустили, брат Эдмунд продолжал работать в городе аптекарем, а заодно и лекарем. Под патронажем монастыря существовало целых два лазарета: один в его стенах, а другой — в городе. Благодаря брату Эдмунду городской лазарет не закрылся, он снабжал его лекарствами и всегда помогал страждущим. Я беспокоилась, что близость к снадобьям, с которыми мой друг имел дело в силу своей профессии, станет искушать его решимость. Но и сегодня, как и каждый день в течение всего последнего года, глаза Эдмунда были чисты.

Когда эти двое подошли поближе, я поняла, что беспокоиться нужно не столько о старшем брате Винифред, сколько о ней самой. Лицо моей подруги было мертвенно-бледным и исхудавшим, а под глазами темнели круги. Я знала, что сырой болотный воздух Дартфорда вреден и даже губителен для нее, а ведь накануне всю ночь лил дождь.

— Вы хорошо себя чувствуете, сестра? — спросила я, когда мы втроем вошли в церковь.

— Да, разумеется, — поспешно ответила она.

Мы шли под сводами церкви, освещенной множеством свечей, и эхо наших шагов отражалось от стен. Свечи мерцали повсюду: перед великолепным высоким алтарем; в часовне Святого Томаса Бекета; на полу вокруг медных памятных скульптур, отлитых в честь выдающихся жителей города.

На первый взгляд казалось, что в храме больше никого не было. Однако в сотне метров от нас, высоко над ризницей, сквозь три вертикальные щели виднелся свет горящей свечи. И еще заметно было, как там движется чья-то зловещая тень. Это наблюдал за нами из своей комнатки викарий церкви Святой Троицы, преподобный Уильям Моут.

Брат Эдмунд бросил быстрый взгляд вверх; он тоже заметил, что за нами подсматривают. Эдмунд приобнял сестру, похлопал ее по плечу и подтолкнул туда, куда мы все и направлялись, — в юго-восточный придел церкви, к алтарю Пресвятой Девы Марии.