была его проводником. Проводником по живому миру, по тонкости духовной материи, которую он неуклюже рвал. Его проводником небес, что вернет Иммануила в Рай и вернет Рай в мир мертвых, которым тот был всегда.

Она была его учителем. Учили его все люди, но учился он у нее, ведь это на нее ему предстояло положиться. В ее кандидатуре он был уверен: ее не только взяли на службу проводником, но и сразу же поставили на рейс, миновав этап подготовки. Раз уж в небесной канцелярии в ней не сомневались, то и ему не пристало.

Но уверенность ему не помогала.

Когда Хлоя осваивалась в новой роли на небе, Иммануил бродил по земле без особой на то нужды, а по сложившемуся уже обычаю; мир, опустевший без Хлои, не вызывал былой интерес, и занять себя было нечем. Он не мог наблюдать за ней, пока она была в рейсе, — оставалось дождаться отчетов из депо, — и он впервые остро ощутил, насколько бесцельны его вылазки, и сколько времени — бесценного и невосполнимого для угасавших миров — он зря потратил. И испытал настоящий страх — не то чувство, которое он у людей перенять мечтал.

Он был уверен в Хлое и в своем выборе, но это не унимало его тревог. Страх — это сомнение. Извечный вопрос: «А вдруг?». Вдруг что-то пойдет не так? Вдруг не справится? Вдруг небеса ее своим холодом оттолкнут, а не очаруют? А если угнетет обязанность лгать обреченным на муки духам — лгать беспрерывно, натягивать маску, с которой она, в отличие от Иммануила, с рождения не сживалась?

Никто, кого он своими руками подталкивал к небу, не выдерживал этого, и нельзя было точно сказать, выдержит ли она. И если она не выдержит — тогда бесконечных неудач не выдержит он, и придется ему отказываться от своего плана и выбирать иные пути, глухие к угасавшим мирам.

Но она справилась, научив его не только бояться, но и радоваться несбывшимся страхам. Не убежала, как все до нее. И согласилась на следующий рейс. И тогда стало ясно: она из проводников не уйдет.

Из тех, кто не сбежал после первого рейса, не убегал почти никто. Проводников запугивали, грозясь стереть им память, вздумай они уйти, и чем больше они воспоминаний о небе приобретали, тем меньше хотели их терять; но угрозы были наглой ложью. Может и был бог способен создавать временные бреши в пространстве, но вот над памятью он был не властен.

Но угрозам верили; когда работаешь проводником на поезде, что развозит мертвецов, поверишь в любой бред. И поверила Хлоя. И потому никуда не ушла — и это спасло Иммануила, едва избежавшего очередной неудачи. Бог, затягивая петли страха на шеях своих служителей, развеивал страхи сына, помогая обрушивать на себя кару.

Иммануила настигал успех, на который он и не надеялся, но преодолено было даже не полпути, а шаг, и пора было делать следующий.

Прежде чем открыто заявляться к Хлое, ему надлежало освоиться в земном мире и в новой роли, подобно тому, как она привыкала к небу. Не примерить на себя образ человека, а с ним слиться, ведь только человек проникнет в подобное ему сердце. Но вожделенный образ он и примерить пока не мог, потому что не жил, как обитатель земли, а кратковременные вылазки совсем на это не походили.

Он воспользуется легендой, которую ему услужливо сочинили духи, и подведет Хлою к тому, чтобы она сочинила ее же.

Но легенда нуждалась в своем герое.

X. Ключ

Попасть на небо может только то, что в какой-то степени мертво: дух или человек, когда-то коснувшийся смерти и сохранивший ее отпечаток в себе. А на землю попадает лишь живое.

Иммануил хотел, чтобы все то, чего его товарищи лишились, они обрели вновь. Хотел провести их в мир живых, спрятать в укромном уголке, пока все не утрясется, а то и оставить насовсем, — а как быть с богом, они бы придумали потом. Но у него не вышло. Бреши, ведущие на землю, не пропускали мертвецов.

А духов, которых он с земли проводил на небо, силясь уберечь от поездов, Иммануил терял в дороге; куда бы ни пытался он их вывести, они неизменно переносились на вокзал, в злосчастную клетку бога.

Разбрасывать их всех по миру изначально не было никакого смысла — все хотели встретить близких. А теперь… Изменить что-либо я не в силах. Я не в силах даже громче говорить, сын мой.

Иммануил отчаянно хватался за угасавший шепот, но вьюжный ветер вырывал его из рук. Холодало. Мир все больше мерз и едва шевелил губами.

Приближался час прощания.

* * *

— Новое имя? — вздохнул Минкар, давно переставший удивляться идеям друга. — Спросил бы я, на кой, но от тебя стоило ожидать такого.

— Это последняя наша встреча перед тем, как я исчезну, — не отреагировал Иммануил на колкость, — поэтому внимательно меня слушай. Я отведу от вас патрули и покажу места, куда они еще не забрели и забредут нескоро. Дожидайтесь меня там. Следите за железной дорогой — я прибуду первым же рейсом в Рай. И запомни мое имя. Бога нет — и нет теперь сына божьего.

Услышав выбранное Иммануилом имя, Минкар покачал головой: «Почему оно?». Но вопрос этот остался без ответа — Минкар и сам все понял.

Второй рейс Хлои подходил к концу — и Иммануил заканчивал свои дела на небе: ворошил отцовские отчеты под гулкие его смешки и искал ключ от подземных лабиринтов. Перебирал все ключи, которые во дворце водились, и на нужный все-таки наткнулся. И рассмеялся — наверное, впервые рассмеялся во дворце, — оттого, что не догадался сразу.

Этот ключ был при нем всегда; однажды его заполучив, Иммануил с ним не расставался. Это и был ключ от подземелий — от тех подземелий, в которых заключенных не водилось давно. Ключ от темницы, сотканной из страданий Ада, — и ключ от божьего Рая.

Отдельного ключа от отцовских подземелий не существовало и впрямь — ключ был один на все подземелья. Было ли это просчетом или продуманной игрой, Иммануила не волновало. Ближайшей ночью он покинет отца.

Ночь на мертвый мир при нем еще не опускалась, но Иммануил легко распознавал, когда в мире у людей смеркалось: ряды слуг редели, менялся караул; вечером наступала суета, а затем — затишье. В эти часы он беспрепятственно ускользал из-под слабевшего надзора — ему был не нужен сон, а у