было. А с русалками она повстречалась, когда ещё в девках была. На Ивана Купалу пошли тогда молодёжь на реку ночью гулять, костры жечь, хороводы водить. Марья притомилась уже петь да плясать, отошла в сторонку, под деревом присела и слышит вдруг как зовёт её кто-то, голос вроде как кого-то из нашенских, она в ответ спрашивает:

– Кто зовёт?

А в ответ снова говорят:

– Иди к нам, Марья, иди к нам!

И смех звонкий, как колокольчики звенят.

Марья и думает, что кто-то из девушек своих кличут её, встала и пошла к деревьям.

– Да где вы? – кричит.

– Здесь мы, Марья, здесь, иди сюда.

Ну она идёт на голос, дальше и дальше. Далеко от костра отошла. Темно между деревьев, не видно ничего. Вдруг вышла она на поляну, пятачок небольшой, и светлее здесь будто, луна к тому времени взошла, вот такая же, как у нас нынче, большая, яркая. И видит Марья на поляне девушки хоровод водят, только не деревенские подружки это, а русалки.

– А как она это поняла? – спросила Катя.

– Да их трудно не узнать, – ответила баба Уля, – Волосы у них длинные, распущенные, в волосах кувшинки белые, платья они не подпоясывают, а сами навроде тумана, полупрозрачные.

– Да, – продолжила Егоровна, – Точно. Ну так вот, Марья-то и смекнула, что русалки это. Да потихоньку назад-назад попятилась, а те не пускают, подхватили Марью под руки, заволокли в свой хоровод, и закружили в танце. Страшно Марье, а что делать! Смотрит она на них потихоньку, разглядывает, лица у них вроде как одинаковые у всех, глаза прикрыты, будто спят, волосы спадают на плечи.

Как вдруг видит, среди русалок одна будто знакома ей, вот удивление. Кружится Марья в вихре танца, а сама всё думает как убежать от русалок, да ещё откуда ей лицо одной из них знакомо. Да тут и вспомнила, что это ведь дочка Матвеевых, что утонула несколько лет назад. Вот уж сейчас совсем страх Марью сковал, ноги онемели, а русалки кружат и кружат её.

Подняла она глаза наверх, видит, и на деревьях русалки сидят, волосы свои длинные гребнем причёсывают. Сегодня последняя ночь у них, чтобы повеселиться и нагуляться, а с первыми петухами уйдут они на дно. И когда уж думала Марья, что сейчас замертво упадёт без сил, остановили русалки хоровод.

– А мы тебя знаем, Марья, – засмеялись они, – Ты нам платочки свои дарила в прошлые годы.

Вспомнила Марья, что вправду об те годы на Купалу бросала она платки в реку, в дар водяницам.

– Другие девицы венки лишь отпускали на воду, а ты о нас подумала, Марья, – зазвенели снова их голоса, – За это мы тебя тоже отблагодарим. Не ворожи нынче на жениха, не плети венка, мы тебе и так скажем судьбу твою. Выйдешь ты, Марья, в этом году замуж, жених у тебя со стороны будет, волосом светел, статен да высок, на Покров свататься приедет.

Сказали так русалки и вмиг пропали, будто и не было их. Поляна тёмная сделалась, ветер в ветвях зашумел, стон пронёсся по лесу. Ни жива ни мертва Марья со страху, бросилась она к своим, к костру. Прибежала к девкам да парням, вся дрожит, еле вымолвила, что русалок видела. Пока молодёжь гуляла, Марья всё у костра сидела, согреться не могла, холод её сковал. Лишь позже уж она нам всем поведала о том, что на поляне было, что русалки ей говорили. Вот какая история была.

– А про жениха-то не обманули русалки Марью? – спросила Катя.

– Не обманули, – ответила Егоровна, – Ровно под Покров приехали сваты с дальней деревни, а тут у нас тётка его жила, у жениха значит. Вышла Марья замуж вскоре. А жених после признался, что Марью у костра увидел в ту Купальную ночь и влюбился сразу.

– Как в сказке, – мечтательно проговорила Катюшка.

– В жизни-то и не то ещё бывает, что в сказке, – отозвалась баба Уля.

– Ой, вы поглядите-ко, – засмеялась Егоровна, – За мной Барсик мой пришёл, хозяйку потерял.

У ног Егоровны и правда крутился, прижимаясь и мурлыча, огромный рыжий кот.

– Ну идём, идём домой, – Егоровна кряхтя поднялась со скамейки и попрощавшись со всеми пошла к себе, Барсик побежал следом, громко мяукая.

– И нам пора на боковую, уже стемнело совсем, – сказала баба Уля, – Идёмте в избу.

Катя, уже на крылечке бросила последний взгляд на луну, та застыла над домом апельсиновым ярким шаром, освещая таинственным светом деревню, лес за околицей и речку, ту самую, в которой живут русалки.

Ночные покосы

Дед сидел на любимом своём пне, что стоял под окнами дома и точил косу. Давно когда-то, когда ещё Катюшкина мама была маленькой, на этом месте росла липа, и однажды в грозу молния попала прямо в дерево и рассекла его почти до самого основания, липу пришлось срубить, остался от неё лишь пень.

Сейчас он был отполирован временем и пятой точкой деда, который любил сидеть именно на этом пне, делал ли какую хозяйственную работу, перекуривал ли или отдыхал вечером. Рядом с пнём соорудил дед скамейку для бабушкиных посиделок, вместе-то сидеть веселее, вечерами приходили соседки к бабе Уле посудачить. А сейчас компанию деду составляла Катюшка, пока баба Уля стирала бельё в большом корыте прямо во дворе.

– Трава выросла большая, дождей нынче много, – сказал дед, – Надо завтра с утра по росе скосить у ворот да в огороде на межах. А то змеи наползут с пруда к нам в огород.

Змей Катя не любила. А в огороде она их уже не раз встречала в густом малиннике, что рос вдоль забора. Баба Уля предупредила, чтобы вглубь малинника Катя не лазила, там змеи могут быть, любят они этот кустарник, а собирать ягоды велела только по краешку. Часто Катя, не дотянувшись до заветной крупной ягодки, манящей её с дальней ветки, вставала на цыпочки и тянулась на носочках, что есть мочи, и если не удавалось дотянуться до цели, грустно вздыхала и довольствовалась мелкой малинкой, росшей по краю тропинки. Насобирав пол кружки, Катя бежала домой и, залив ягоды холодным молоком, с удовольствием ела розовое лакомство маленькой ложечкой, сидя на крылечке.

– Деда, а раньше вы сами сено косили для Звёздочки? – спросила она у деда Семёна.

– А то! Только тогда у нас была не Звёздочка, а Белянка. Это теперь уж отец твой да дядька Стёпа с сыновьями косят, а раньше мы с бабушкой да с соседями только так косили. Эх-х, – вздохнул дед, – Время как вода, жизнь пролетела и не заметили! Вот и силы уж не те, что прежде. Подле дома ещё скошу, а вот уж на лугу косой махать сил нет.

– А помнишь, дед, как в ночные покосы ходили? – окликнула баба Уля, полоща рубаху в тазу с чистой водой.

– Как не помнить! Ночью легко работается, свежо, с реки прохладой тянет, сверчки в траве стрекочут, а из леса уханье время от времени раздаётся – то филин ухает, лунный свет луга заливает, всё кругом не то, что днём, всё иное, особое.

С вечера уйдём бывало несколько человек в луга, с собой крынку молока да хлеба прихватишь, и за работу. Да и то – летние ночи короткие, только солнце село с одного конца луга, глядь, а с другого уж встаёт. А ведь как-то раз было дело, встретили мы луговика, сказывал ли я тебе?

– Не-ет, – протянула Катя, нахмурив лоб, – Не рассказывал, деда. Расскажи, а?

Дед повернул косу, оглядел её со всех сторон, взял за обушок и попробовал лезвие пальцем:

– Хорошо, ещё косовище подправлю и готово… Ну, слушай, коли не сказывал. Пошли мы раз вот так же, в ночное. Я был, Василий да Митрич, вот втроём и пошли косить.

Митрич с вечеру поддал маненько, ну выпил то бишь, не пьяный был, но всё ж таки с запахом. Да ещё смотрим, у него с собой чекушка припасена. Мы его предостерегли, мол, не брал бы ты лучше вина, как бы беды не вышло,