— Что-то тревожно мне из-за вчерашнего парня, сэр.

— Ты слишком беспокоишься, — отозвался Тео с улыбкой и смутился от очевидной теплоты в собственном голосе. Где взять слова, чтобы выразить, сколь много для него стал значить Суджи?

«Он мне словно брат, — удивлялся про себя Тео. — Если бы я верил в такие вещи, сказал бы, что мы знали друг друга еще в прошлой жизни». Тео захотелось что-нибудь подарить Суджи. Что-нибудь значимое, не связанное с деньгами за его помощь по хозяйству. Талисман на счастливое будущее. Вот только он не знал ни как это сделать, ни что подарить. Он вновь вернулся мыслями к Нулани, к ее поразительному дару улавливать суть всего, что она видит. Скорее бы наступило утро. А впереди еще бесконечно долгие вечер и ночь. Тео надеялся, что с ней ничего не случилось на обратном пути. Надо было настоять, чтобы Суджи ее проводил. А вдруг дома ее ждет дядя?

— Да что со мной такое, — пробормотал он. — Даже не знаю, то ли злиться на себя, то ли смеяться. Я ведь ей не мать, в конце концов. Может, это и есть сентиментальность среднего возраста?

Зажигая противомоскитную спираль, перед тем как забраться под сетчатый полог, он подумал, что так и не удосужился спросить у Суджи, кто принес вчера вечером рисунок Нулани.

Спустя несколько недель Тео решил утром сходить в храм на холме. Нулани говорила, что храм необычайно красив.

— Обязательно посмотрите, — сказала она. — Там были похороны моего отца.

Должно быть, потому ей и хочется, чтобы он там побывал, решил Тео. И горько усмехнулся: какая ирония — сжигать и так уже сгоревшего человека.

Миссис Мендис он увидел, когда она выходила из храма. Быстро оглянулся в поисках путей отступления, но ничего не придумал.

— Я тут с приношениями была, — сообщила миссис Мендис. — Ради сына. Он сегодня сдает экзамен на стипендию. Думаю, карма у него хорошая, но с приношениями надежнее. Не хочу, чтобы он в армию попал. Не хочу, чтобы умер, как мой муж, — визгливо тараторила она.

Тео бросил на нее неприязненный взгляд. Что за женщина! Хоть бы раз произнесла имя дочери.

В прохладной глубине полутемного храма рядами сидели монахи; мелодия их песнопений то взмывала под свод, то стелилась понизу. Храм полнился звуками, как сад — гомоном сотен невидимых птиц, и память вернула Тео в детство. Он много лет не бывал в буддистском храме. Тео стоял в прохладном полумраке, пытался представить, каким был мистер Мендис. Жалел, что не довелось знать Нулани ребенком. Он думал о том, как часто отзвуки детства звенят в озорном смехе девушки. И о том, что отец навсегда останется с нею, сколько бы ни отмерила ей судьба.

Тем вечером Нулани снова заговорила о возможном отъезде брата:

— Я думаю, в Англии ему будет лучше. Может, когда-нибудь он нас навестит. Когда тут война закончится.

Нулани уже приступила ко второму портрету, тому, что побольше. «Хочу сюрприз сделать», — сказала она. Но Тео видел, что девочка в последние дни загрустила. Что-то изменилось в ней, словно искра погасла, словно вода схлынула во время отлива. Наблюдая за сникшей девушкой, Тео не находил себе места.

— Парень не вернется, — негромко произнес Суджи, когда Тео передал ему слова Нулани. — Да он никого, кроме себя, не любит. Шагнет за порог — и поминай как звали. Ни мать, ни сестру не вспомнит.

Суджи многое повидал. По большей части помалкивал, но все признаки налицо. Если сэр не побережется, жди беды. Неужто Тео сам не понимает? Почему жизнь не научила его осторожности? Человек он умный, но… И Суджи качал головой.

— А может, и хорошо, что он уедет, — вслух размышлял Тео. — Мать больше станет заботиться о Нулани.

— Эта женщина Мендис всегда только о сыне заботилась. Уж вы мне поверьте, сэр, — возразил Суджи. — Когда мужа-то убили, она, бывало, жаловалась одной моей знакомой, которая в Суманер-Хаус работает. Так вот, Мендис только о сыне и говорила. Счастливчик Джим! Это она его так называет. А дочки у нее вроде как и нет.

К ночи жара отползла от побережья, и они опять проводили вечер на веранде. В последнее время Тео невольно прислушивался к неведомым угрозам сада: то трава зашелестит в безветрие, то какое-то ночное создание царапнет по дереву. Он едва ли сам замечал, но после случая с малолетним воришкой постоянно был начеку, наравне со своим помощником.

— Ну а ее отец, Суджи? Каким был мистер Мендис?

Суджи задумался.

— Он каждый вечер гулял с дочкой по берегу. Соседи говорили, по ним часы можно проверять: ровно в пять часов выходят, изо дня в день. Только когда дожди зарядят, могли пропустить. И всегда за руки держались. Девочка любила отца, сэр. — Настороженный взгляд Суджи еще раз обежал сад. — Ох, как же ей, наверное, было плохо, когда его убили. Очень плохо.

Помолчав, Суджи отправился на традиционный ночной обход по периметру сада — неслышно ступая в траве вдоль стен, проверил, на месте ли проволока, заперта ли калитка. Лишь убедившись, что все в порядке, вернулся и позволил себе выпить пива.

— Ей бы уехать отсюда, сэр. Тут девочке не место. Ее дядя — дурной человек, очень дурной. Я помню, что уже говорил это, сэр, но лучше повторю. Вам надо быть осторожней с этой семьей. Хоть девочка и славная, вы тут все-таки чужой. Очень прошу, не забывайте об этом, сэр.

С темнотой вновь пришло безмолвие. Тишина. Ни выстрелов, ни сирен. Изредка донесется жалобный одинокий гудок поезда — и только. И ни огонька за стенами сада, домов рядом нет.

— Вы ничего не можете изменить, сэр, — с печальным вздохом продолжал Суджи. — Я тут думал, думал… вы были правы. Все и вправду сложнее, чем нам кажется. Жизнь вообще штука сложная. Конечно, в свое время жизнь и тут изменится, но мы можем только ждать. Что должно быть — непременно будет. И никто не знает когда. Шри-Ланка — древний остров, сэр. Нас нельзя торопить.

Тео проводил глазами огни проехавшей мимо машины. Два желтых луча осветили деревья, пронзили темноту, умчались в ночь. Прищурившись, Тео смотрел на пустую дорогу. Это была первая машина здесь за много недель.

В сад зашвырнули ощипанного цыпленка. Поверх колючей проволоки перебросили связанную тушку. Лапы перетянуты, присыпаны желтоватой пылью, красная бечевка туго намотана вокруг шеи. Даже зная, что смерть наступила быстро, Тео содрогнулся. Какая вспышка ярости лишила это создание жизни? В жалком птичьем трупике — насилие, во всей его глубине. Будто зачарованный, он разглядывал жертвоприношение, продолжающее полузабытую историю, древнюю и кровавую. Из-за порошка куркумы кожа цыпленка походила на истертый подошвами ковер. Тео ткнул тушку носком ботинка; он так давно не видел ничего подобного, что уж почти и забыл значение таких сюрпризов. А сейчас вспомнил, и внутри всколыхнулась волна давнего возмущения, из-за которого много лет назад он и покинул родину. С гадливой гримасой, понимая, что жест бессмысленный, Тео отфутболил тушку и тем самым переступил запретную черту. В этот миг в глазах преисполненного ужаса Суджи он сделал то, чего ни один человек на земле не должен делать. Попрал законы, которым не прекословят.