Тут же в газетах появились открытые заявления о том, что с таким парламентом и его руководителем вообще невозможно решить задачи «денационализации» и «десоветизации», которые были объявлены главными целями «демократической оппозиции». Само собой разумеется, это не могло не вызвать встречной волны со стороны патриотически настроенных сил. Они требовали наведения жесткого порядка, восстановления уважения к Конституции СССР и союзным органам, принятия решительных мер для обуздания разгула демократии.

В такой обстановке хрупкого равновесия противостоящих политических сил позиции руководства Верховного Совета СССР, его Президиума находились как бы под двойным обстрелом — «слева» и «справа». Все труднее было удерживать баланс, договариваться с фракциями, представителями различных движений. Но нагнетание страстей продолжалось. Оно отражалось в печати, в острых парламентских дискуссиях, выступлениях политиков. Многие из них открыто стремились столкнуть президента страны с Верховным Советом СССР и его председателем.

В таком противопоставлении позиций и подогревании отношений между президентом и руководством парламента немало преуспело и президентские окружение. Думаю, что именно ему принадлежала идея выдвинуть неподатливого спикера на другую должность и таким образом сделать парламент более сговорчивым и послушным.

В моем календарном дневнике сохранилась запись за 26 апреля 1991 года: «В 12.00 совещание у Горбачева в «Ореховой комнате» (Янаев, Шенин, Болдин, Догужиев и др.) Предложение о выдвижении моей кандидатуры в президенты РСФСР и мой решительный отказ… 1830 — снова у Горбачева. Разговор о попытках вбить клинья между президентом и B.C. Я уйду сам». Короткая эта запись напоминает о многом. Тогда Горбачев при поддержке Болдина и других участников совещания в преддверии выборов первого президента России попытался «нажать» на меня с тем, чтобы я дал согласие на выдвижение своей кандидатуры. Я ответил твердым отказом. Понимая, что речь идет прежде всего о том, чтобы вытеснить меня из союзного парламента, вечером я снова зашел к президенту. Разговор был прямой. Я сказал: «Не надо искать поводов. Эти игры не по мне. Я уйду из Верховного Совета сам, уйду с великим удовольствием потому, что так работать просто невозможно». Более того, выступая на следующий день в телепрограмме «Кто есть кто», я уже на всю страну заявил, что ни в коем случае не собираюсь выдвигаться на выборах и вообще моя давняя мечта — вернуться на научную работу.

Однако разговоры о противостоянии президенту и спикера не утихали. Они стали проникать в парламент. И снова критика шла с двух сторон. В Верховном Совете председателю ставилось в вину то, что он «растворился в политике президента» и плохо защищает интересы парламента. В свою очередь, люди из президентского окружения, наоборот, считали, что руководитель союзного парламента все дальше отходит от поддержки президента и даже готов «в конституционных формах вообще выступить против президента». Подобное сообщение со ссылкой на одного не назвавшего себя сотрудника президентского аппарата поместила американская газета «Бостон глоб» 1 июня 1991 года.

Поскольку в этом заявлении анонимного деятеля речь шла уже не просто о разнице во мнениях, а о противопоставлении главы государства и руководителя парламента, я вынужден был пойти еще на один разговор с Горбачевым. Показав ему сообщение американской газеты, я сказал, что чувствую, как вокруг меня сгущаются тучи недоброжелательства и в парламенте, и в самом окружении президента. Я снова просил дать согласие на свой уход из Верховного Совета СССР. Президент ответил, что видел американскую публикацию и считает, что на нее не следует обращать внимание.

Но попытки прессы, оппозиционных и других сил углубить отчужденность между парламентом и президентской властью не прекращались. Это послужило поводом для еще одного разговора с президентом в начале июля 1991 года. Теперь я гораздо более решительно настаивал на своем переходе на другую работу, поскольку, добиваясь взаимодействия различных политических сил в парламенте, я в то же время не мог отказаться от своих партийных взглядов и своего понимания роли Верховного Совета СССР и в целом Советов как органов, направляющих и контролирующих все сферы общественной жизни. Никакого вразумительного ответа я тогда снова не получил. Президент, как всегда, от него уклонился.

На деле же речь шла о принципиальнейшем вопросе. Он состоял в том, каким государством является Советский Союз — парламентской или президентской республикой, удовлетворяют ли Советы, как представительные органы власти реальностям нынешней эпохи.

Насколько я понимал позицию большинства союзных депутатов, они прочно стояли за парламентскую республику советского типа с сильной, но хорошо контролируемой исполнительной властью. Поэтому вплоть до самого своего роспуска после августовских событии Верховный Совет СССР оставался последним на союзном уровне защитником полновластия Советов, развития именно советских, а не привносимых извне, форм осуществления государственной власти.

* * *

Однако нам усиленно старались навязать президентскую форму правления, поставить исполнительную власть над законодательной. Президент получил право законодательной инициативы и право «вето», которое могло быть преодолено двумя третями голосов депутатов Верховного Совета СССР. За президентом было закреплено командование Вооруженными Силами, координация деятельности государственных органов по обеспечению обороны страны, объявление чрезвычайного и военного положения. Но даже эти достаточно большие полномочия, закрепленные за главой государства, и избрание его Съездом народных депутатов не гарантировали от возникновения острых конфликтов между президентом и советским парламентом по поводу дальнейшего развития страны.

Все эти вопросы мне пришлось остро поставить на июльском (1991 г.) Пленуме ЦК КПСС назвав все своими именами. Я тогда прямо сказал, что мы подошли к водоразделу, когда каждый должен определиться: идем ли мы к социализму, либо приоритетом является частная собственность, каким должен быть переход к рынку — стихийным или управляемым, какой мы видим нашу страну в будущем — союзным государством или аморфной конфедерацией с разными законами, банками, таможнями и тысячами беженцев. Наконец пришлось сказать, что превращение М. Горбачева в президента привело ко все более жесткому противостоянию его с Верховным Советом СССР. Тем более, что к этому времени и президентская вертикаль, и Верховный Совет СССР уже оказались перед лицом реального разрушения советского союзного государства.

Несмотря на все усилия союзного центра в течение 1988 и 1989 гг. три союзные республики (Эстония, Латвия и Азербайджан) заявили о своей независимости, а Литва вообще объявила о незаконности своего вхождения в СССР в 1940 году.

Летом 1990 года разгорелся разрушительный процесс, который пресса назвала «парадом суверенитетов». Начало этого процесса положила Россия, когда на первом Съезде народных депутатов РСФСР 12 июня 1990 года была принята «Декларация о государственном суверенитете Российской Федерации». Эта Декларация установила верховенство Конституции и законов РСФСР на всей территории России, указав, что «действие законов СССР, вступающих в противоречие с суверенными правами Российской Федерации, приостанавливается республикой на своей территории».