всех четырех дружинников. Хотя лучина в руке была только у него. Хазарская башня. Он выскочил аккурат к посольству, вкруг которого несли стражу княжьи гридни. И если он успел отлично всех их рассмотреть, то и они его наверняка тоже.

— Ладно, пойду я, — запоздало заторопившись, подался он мимо воинов. В первый миг ждал, что его окрикнут, зададут еще пару-тройку вопросов. Для очистки совести хотя бы. Но гридням, похоже, до забот Полоза и ночной беготни его дворни не было никакого дела. Оно и к лучшему. Так, может, они его и не запомнят. Подумаешь, один из боярских сторожей пробежал. Мало их тут носилось, что ли?

— Слышь, Репа, а и правда, — услышал он за спиной голос одного из княжьих людей, — почему этот хазарский фитиль не тухнет никогда? Ни мороз ему, ни дождь…

— Ну, так божье пламя все ж таки, — деловито заметил другой.

— Я те сейчас хлыстом поперек рожи ожгу, будет тебе божье пламя, — судя по очень недовольному тону, десятник умел, оказывается, впадать в настроение, далекое от легкомысленного. — Обычный огонь. Просто они его подпитывают все время чем-то. Этот вон возит постоянно, советник их главный. Как там, пес, его имя-то… Илдуган! Намедни опять уехал. Подвод с собой попер — пропасть. С бочками. Хрен его знает, где он их наполняет.

— А может, он с полными куда подался, — уже почти добравшись до спасительной тени, вновь услышал Тверд голос того дружинника, который едва не признал в нем искомого татя.

— Да уж, конечно, — недовольно огрызнулся десятник. — Вот все тут в стольном граде дураки, один ты, Сова, умный. Пустые они были, бочки-то. Я тоже по первости постоянно в каждую заглядывал, когда они их вывозили, а потом рукой махнул. За годы ничего интересного в них так и не появилось.

— А ежели в этот раз — было?

— Ну так, конешное дело, я проверил некоторые.

— С краю? — не унимался Сова. — А ежели в середке были те…

— Пробегись-ка, Сова, вокруг посольства, — тоном, не менее хмурым, чем нависшее над ними небо, процедил старший дружинник. — Коль тебе татьба кругом мерещится, так вот иди — и проверь.

Испугавшись, что дотошный Сова захочет податься в ту же сторону, куда пошел он сам, Тверд припустил быстрее.

В оговоренном месте не нашел ни Тумана, ни лошадей. Хвата, понятное дело, видно тоже не было.

Не нашлись соратники и на постоялом дворе. Когда не явились до рассвета, в душе Тверда заворочались нехорошие предчувствия.

Окрепли они тогда, когда утром по его душу прибыл десяток оружных латников. Из личной сторожи князя.

Глава 3

Милость Светлого

То, что казнить его — пока — не будут, он понял, как только их процессия поднялась через широкий бревенчатый мост на княжий бугор. От города его отделял ров, который питали воды Днепра. Самая широкая стрельня нависала над солидного размаха воротами. Тяжеленные створки стояли распахнутыми, а перед въездом в детинец бдил десяток дружинников. После ночного ливня воздух сочился влажной жарой, но никто из воинов и не подумал приослабить ремешки и застежки на латах.

Широкий, мощенный камнем передний двор, если не считать обычной для этого места суетливой беготни челяди, был пуст.

Суда то есть никакого не состоится.

Что тоже имело две причины: либо бросят в поруб до объявления оного суда, либо кто-то из очень высоких людей возжелал увидеть скромную персону вернувшегося из Царьграда опального десятника. О душегубстве речь могла идти вряд ли — стоило ли тогда его тащить аж в княжий терем через весь город, вместо того чтобы потихоньку закопать в какой-нибудь придорожной канаве?

Поехали в воинский конец детинца. Там, где тянулись кузни, арсеналы, казармы да клети, в которых никто не жил и попасть в которые никто бы, собственно, по своей воле и не захотел. Именно перед одной такой приземистой постройкой его караульные и спешились.

Дверь не скрипнула. Но, похоже, она была единственным предметом под этой крышей, за которым хоть как-то следили. Бычий пузырь на узенькой бойнице окошка, грязный пол да раскиданные по нему охапки соломы — все убранство напоминало скорее поруб, чем горницу. Впрочем, поруб, судя по торчащему из пола в дальнем углу кольцу, тут тоже имелся.

Он сразу отметил про себя, что никто его бить и вязать, несмотря на угрюмость всех лиц, втиснутых в не менее угрюмые покои, не стал.

Может, не только суда не будет, а вообще все обойдется?..

Хотя, насколько ему подсказывала память, не бывало еще такого случая, чтобы человека схватили и притащили в такое вот место для того, чтобы после с почестями и здравницами унести на паланкине обратно.

Все его вопросы мигом отпали, как только за спиной грянула о стену настежь распахнутая дверь:

— Ну что, тать, попался, стало быть?

Дружинники, ставшие по периметру стен, склонили головы. Но такое позволялось только им, дабы чрезмерное проявление почтения не помешало несению службы. Вои попроще да поплоше свое подобострастие перед человеком с этим голосом должны были проявлять в куда более коленопреклоненной форме. В прямом смысле.

Осторожно, чтобы чересчур усердное рвение не стало выглядеть в глазах дружинников попыткой к чему бы то ни было нежелательному, Тверд опустился на одно колено. Голову склонить тоже не поленился.

— Вы посмотрите, какой смиренный отрок предстал пред нами в это доброе утро.

Князь Великий киевский князь собственной персоной.

У него вообще-то хватало бояр, ближников, тысяцких и прочих приказчиков, чтобы разбираться с такими мелкими делами и несущественными людишками, к каковым вполне справедливо приписывал себя и Тверд.

Стало быть, долга память самодержца.

— Встань. Люблю, когда в глаза смотрят.

Тверд молча повиновался.

С тех пор как он видел его в последний раз, князь изменился. Задорный молодецкий блеск в глазах без следа растворился в серой стали. Лоб меж насупленными бровями пересекла морщина. В плечах государь заметно раздался, а длинные волосы с редкими проблесками слишком уж ранней седины без особого успеха прикрывали глубокий шрам с левой стороны шеи. Припорошило и бороду вокруг упрямо стиснутой полоски рта. Одет князь был в простую белую рубаху да грубые нордские полосатые штаны.

— Изменился, — словно читая его мысли, проронил князь.

И хотя Тверд готов был сказать то же самое, он промолчал. Хотя бы потому, что заговаривать со Светлым можно тогда лишь, когда он сам тебе это позволит.

— И вызов экий волчий, поди ж ты, в глазах появился. Я слыхал, первых ромеев волчица вскормила. Теперь, видать, всякий, кто с ними поживет, по-ихнему