Олень.

На этот раз он не пытался поднять Николаса на рога. Только наклонил голову, как обычно делают собаки.

– Не нравятся мне эти мшистые ветки, что растут у него из головы, – проворчал Миика.

Николас всё шёл, и всякий раз, когда он останавливался, олень тоже застывал на месте.

– Кыш! – попытался прогнать его Николас. – Уж поверь, там, куда мы идём, тебе не понравится. Товарищ из меня не ахти, а путь нам предстоит долгий.

Но олень упорно не отставал. Через несколько миль Николас почувствовал, что силы его на исходе. Ноги налились свинцом. Сквозь дырки в башмаках проглядывали замёрзшие пальцы, а голова гудела от холода и голода. Однако олень, несмотря на рану, выглядел ничуть не уставшим. Наконец Николас поневоле присел под деревом, чтобы отдохнуть. Сохатый подошёл к нему, поглядел на худую обувку и стёртые в кровь ступни, а потом наклонил голову и подогнул передние ноги.

– Хочешь, чтобы я залез к тебе на спину? – недоверчиво спросил Николас.

Олень фыркнул и что-то промычал.

– Это значит «да» на твоём языке? Миика, как ты думаешь?

– Думаю, это значит «нет», – ответил Миика.

Но Николас так устал, и у него так болели ноги, что он решил рискнуть.

– Ты же понимаешь, что везти придётся двоих? Меня и моего мышонка. Не возражаешь?

Олень вроде бы не возражал. Поэтому Николас забрался на него и сделал единственное, что ему ещё оставалось.

Понадеялся на лучшее.

К удивлению Николаса, ехать на олене оказалось не так сложно, как он думал. Приходилось, конечно, мириться с тряской, но это всё равно было куда лучше, чем идти пешком, особенно на стёртых ногах. Да и к тряске Николас со временем привык. Он сидел на широкой спине оленя и осторожно прижимал руку к карману, чтобы Миика не замёрз.

– Нужно придумать тебе имя, – сказал он. – Олени, может, и обходятся без имён, но людям без них никак. Так, что бы нам… – Мальчик прикрыл глаза и вспомнил сон о родителях и озере Блитцен. – Как тебе Блитцен? Оно означает «молния».

Олень навострил уши и вскинул голову. Николас решил, что ему нравится.

– Значит, так и буду тебя звать.

Олень вроде был не против.

Николас, Миика и Блитцен уходили всё дальше на север. С каждым днём становилось холоднее, и Николас не уставал благодарить судьбу за то, что она свела его с оленем, и доброй старухой, подарившей ему шаль, и Миикой, который согревал ему руку. Мальчик часто наклонялся, чтобы обнять оленя и скормить ему ягоду-другую или кусок гриба из тех запасов, которые остались у него в правом кармане.

Наконец весь мир вокруг выкрасился в белый цвет: куда ни глянь, только белый снег и белый лёд. Николас понял, что они добрались до пустого пятна на карте. Сугробы становились всё глубже, а ветер – всё сильнее, но Блитцена это ничуть не заботило. Олень твёрдо стоял на ногах и взрывал снег широкой грудью. Трудно было разглядеть что-то сквозь плотную пелену пурги, но пару раз Николас различал на горизонте прерывистые очертания тёмных скал.

Когда в небе повис тонкий ломтик луны, а снег прекратился, они вышли к Очень большой горе.

Николас отдал Блитцену предпоследний гриб, а последний – Миике. Сам он ничего не съел, хотя желудок его ворчал, как далёкий гром. Гора казалась бесконечной: чем дальше они забирались, тем выше она становилась.

Блитцен замедлил шаг, словно и ему наконец потребовался отдых.

– Хороший мальчик, – не уставал повторять Николас, – молодец, Блитцен.

Одну руку он продолжал прижимать к карману, чтобы уберечь от стужи Миику, а другой время от времени ласково похлопывал оленя по широкому боку.

Ноги Блитцена утопали в снегу; идти становилось всё тяжелее. Удивительно, что он до сих пор двигался вперёд.

Николасу уже чудилось, что он ослеп от бескрайней белизны Крайнего Севера, когда на середине горы ему в глаза бросилось что-то красное. Красное, как кровь, как свежая рана на снегу. Николас спрыгнул с оленя и заковылял туда.

Каждый шаг давался ему с огромным трудом. Мальчик то и дело проваливался по колено в снег, словно гора была не горой, а большим сугробом.

Наконец он дошёл. Оказалось, что это не кровь, а колпак, который Николас тотчас же узнал.

Это был колпак его отца.

Колпак, сшитый из красной тряпки, с пушистым белым помпоном.

Он заиндевел, и его хорошенько припорошило снегом, но ошибки быть не могло.

Николас почувствовал, как всё его хилое тельце пронзила тревога. Неужели то, о чём он запрещал себе думать, всё-таки случилось?

– Папа! – закричал он, закапываясь руками в снег. – Папа! Папа!

Он убеждал себя, что колпак сам по себе ничего не значит. Возможно, его сдуло ветром, а отец слишком спешил, чтобы остановиться и подобрать его. Возможно. Но когда кости ломит от холода, а желудок от голода прилип к позвоночнику, сложно думать о хорошем.

– Папа! Пааааапааааа!

Николас рыл снег голыми руками, пока те не заледенели и не перестали его слушаться. Тогда мальчик разрыдался.

– Всё без толку! – всхлипывая, сказал он Миике, который отважно высунулся из кармана, хотя на носу его тут же повисла сосулька. – Зря мы сюда пошли. Он, наверное, уже мёртв. Мы должны вернуться. – Николас повысил голос, перекрикивая ветер и обращаясь к оленю: – Нужно ехать на юг. Прости! Не стоило тебе идти со мной. Никому не стоило. Здесь слишком холодно и слишком опасно даже для оленя. Давайте вернёмся.

Но Блитцен его не слушал. Он шел вперёд, взрывая копытами снег, и карабкался всё выше на гору.

– Блитцен! – отчаянно завопил Николас. – Остановись! Там ничего нет!

Но Блитцен и не думал останавливаться. Повернувшись к мальчику, он коротко кивнул, словно призывая следовать за ним. На секунду Николасу захотелось никуда не идти, а просто сидеть и ждать, пока снег не укроет его с головой, и он не станет частью горы, как, должно быть, стал отец. Какой смысл двигаться вперёд или назад? Каким же дураком он был, когда ушёл из дома. Надежда наконец оставила Николаса.

Было так холодно, что слёзы замерзали прямо у него на щеках.