-Я в порядке, - пробурчала я привычную фразу.

-Точно?

-Точно.

Он говорил что-то ещё, советовал поехать домой или взять отпуск… Но я слушала плохо, мечтая лишь об одном, вырваться из объятий и попытаться смыть кошмар сегодняшнего дня.

Наконец-то, его хват ослаб, и я, схватив вещи, буквально убежала в душ. Спустя полчаса я уже могла дышать свободно. Ещё через час смогла себя заставить войти в ординаторскую, где вовсю кипела жизнь. Игнорируя всех и всё, молча прошествовала к картам и, выхватив нужную, спряталась в своём углу. Резко открыв на середине, уставилась на заполненное описание хода операции, а снизу мою корявую подпись, явно поделанную кем-то. Куприянов. Ах да, я же уехала сразу после операции, так и не заполнив. Кирилл как всегда подстраховал. На душе было слишком муторно, чтобы ощутить благодарность или чувство вины. Карту я закрыла. Пара глубоких вдохов. И я решаюсь её перевернуть.

ФИО: Тертышный Артём Владимирович.

Дата рождения: 23. 09.19**…

Дальше цифры уже поплыли перед моими глазами, потому что дата рождения полностью совпадала с той, что сидела в моей голове. Это был он.

В больнице мне сегодня было делать нечего. К операциям не допускали, а всё остальное… А всё остальное тоже вполне могло обойтись без меня. Немного пострадала над картами, а потом, психанув, плюнула на всё и, скинув нужные вещи в сумку, отправилась домой. Вот только в какой именно, так и не решила.

На улице опять капало, было такое ощущение, что сейчас не май, а осень. Небо, хмурое и низкое, полностью соответствовало настроению. Зонты я не признавала как класс, поэтому в который раз за эту неделю капли дождя стучали по капюшону, пока я быстрым шагом шла через больничный сквер.

Итак, это был он. Артём. Только значительно старше и выше того мальчишки, каким я его помнила. И хотя в последнюю нашу встречу ему уже было пятнадцать, но перед моими глазами упорно стоял образ двенадцатилетнего мальчишки, острого и худощавого, настолько, что оставалось только удивляться, как суровые северные ветра не уносили его за собой. Наверное, поэтому я не смогла признать в мощном мужчине с широкой грудью, плотно обмотанной бинтами, того паренька из моего прошлого.

Артёмово лицо, вытянутое, с веснушками и излишне крупными передними зубами, было первым, что чётко отпечаталось в моей памяти в тот день, когда отец привёз меня домой. Правда, справедливости ради, надо сказать, что отцом он мне в тот момент  ещё не был.

-Можешь звать меня Вовой, - месяцем раньше сказал мне тогда ещё капитан Тертышный, протягивая свою широкую ладонь.

Вовой мне звать его совсем не хотелось. Мне вообще его никак звать не хотелось. Даже те редкие «дяденька», что я шептала себе под нос, когда не находила иных способов привлечь его внимания к себе, давались мне с колоссальным трудом. Отцом, а тем более папой, он станет годы спустя.

Но как ни странно, мою жизнь на «до и после» разделит именно встреча с Артёмом, а не с его папой. Просто появление «дяденьки» в моей жизни происходило поэтапно и постепенно, у нас было время если не принять, то хотя бы привыкнуть друг к другу. А в случаи с Артёмом и его матерью всё случилось достаточно неожиданно.

Я до сих пор помню тот день, когда мы с «дяденькой» въехали в маленький военный городок, давно и упорно забытый Богом. Небо было серым и свинцовым, оно словно мечтало обрушиться на голову непутёвым людишкам, которые по какой-то причине мнили себя верхушкой цивилизации.

Старенький жигулёнок ощутимо подпрыгивал на ухабах, каждый из которых болезненно отзывался во всём моём теле, пугая и порождая волны паники. Я вжималась в угол сиденья, стараясь как можно реже дышать и вообще напоминать о своем присутствии. Двое мужчин на переднем сиденье тихо переговаривались, специально понижая голос, чтобы я не слышала или же не пугалась. В любом случае это было зря, поскольку русскую речь я понимала через раз, а животный страх не прибавлял чёткости мышления. Иногда один из них, по непонятной причине всего за пару месяцев ставший центром моей косой и поломанной вселенной, оборачивался в мою строну и растягивал свои губы в осторожной улыбке, пытаясь успокоить и приободрить. К тому моменту он уже прекрасно знал, что прикосновения и слова заставляют меня нервничать, а вот мимику я воспринимала вполне неплохо, и его улыбки действительно помогали, правда, только отчасти.

Жигулёнок остановился возле обшарпанной панельной пятиэтажки, и оба мужчины замолчали. Мы сидели в гробовой тишине минут десять, пока тот, что был за рулём, не спросил у моего «дяденьки»:

-Уверен?

Он ответил не сразу, разглядывая что-то перед собой и качая головой.

-Нет, Борь, не уверен. Но я не могу иначе, понимаешь?

И Боря понимал, как и многое другое, как, например, что жена друга никогда не сможет принять деовчку, что как маленький зверёк сейчас сопела на заднем сиденье автомобиля. Но он не стал озвучивать это вслух, решив дать этому миру ещё один шанс на человечность.

Вова вышел из автомобиля, громко хлопнув дверью, порождая в моей голове кучу ненужных ассоциаций, отчего я сжалась ещё сильнее, мышцы уже начинало ломить от постоянного напряжения, но я даже и не догадывалась, что можно иначе. А потом открылась уже совсем другая дверь, означавшая, что мне надо выходить. Замерла, округлыми глазами глядя на Вову, который опять пытался изобразить на своём лице спокойствие и присутствии духа. Врал, я это видела. Еле заметно, но его потряхивало от мысли о том, что должно было случиться уже совсем скоро, через каких-то минут десять.

-Асель, пойдём, - очень мягко позвал он, протягивая руку, ладонью вверх и ожидая моего ответа на такой простой жест. Это он тоже усвоил почти сразу: мне всегда нужно было время для того, чтобы освоиться и решиться сделать шаг на встречу, каждый из которых был подобен прыжку веры в никуда.

Спустя почти целую минуту, я, наконец-то, кивнула головой, и начала коряво выкарабкиваться из салона машины, путаясь в огромном для детской фигуры мужском бушлате и всячески игнорируя протянутую мне руку.

Мир вокруг был уныл, но хотя бы не состоял из руин и громких пронизывающих звуков, разбивающих пространство вокруг на сотни осколков.

Дальнейший путь я помнила обрывками, которые до сих пор не желают соединяться в единую канву моей памяти. Я помню подъездную дверь, тяжёлую и скрипучую. Подъезд, зелёный и вроде как чистый, с редкими цветочными горшками на подоконниках. Лестница, выскобленная и непривычно высокая. Ступеньки, пролёты. Какая-то женщина, издавшая что-то радостное при виде моего «дяденьки». Она что-то говорила, быстро и громко, переполняемая эмоциями и чем-то ещё. Но к счастью, мы не задержались возле неё надолго, мой спутник сухо и односложно ответил, и лёгким движением подтолкнул оробевшую меня вперёд, закрывая собой от любопытных глаз. Ещё ступеньки, и, наконец-то, мы стоим у потрёпанной двери, обитой красным дерматином и металлическими кнопками, часть из которых уже давно повылетала.