Но сегодня у меня нет для них фруктов. Только два проездных на метро в кармане. Два готовых приговора.

– Знаете, что это за чернота за окнами? – спросил я, нащупывая рукой новенькие бумажные проездные. – Это бесконечный мрак Преисподней. А мелькающие в ней огоньки – это души, которые завязли в нем навсегда. Тюрьма для людей, которым уже ничего не поможет. Вечная ссылка. Поэтично звучит?

Паренек сразу все понял. Две недели назад он задушил мать, распилил ее на части, упаковал в пакеты и выбросил за городом на свалку. Ему нужна была квартира для того, чтобы устроить бордель – совместный бизнес с двумя корешами по подъезду. Правда, делиться он тоже не захотел, и в тот же вечер напоил, а потом забил друзей молотком. Всю ночь старательно распиливал тела, упаковывал, складывал в багажник старенькой «шестерки». Паренек бросил автомобиль неподалеку от загородной свалки, доехал до города на электричке и спустился в метро. Терять ему было нечего.

Он бросился на меня, повизгивая, с выпученными глазами. Я поймал его за руку, вывернул и уронил лицом в пол. Паренек завопил, когда я сломал ему кисть и вложил в дрожащую потную ладонь прямоугольник проездного.

– Вам вынесен приговор, – говорил я неторопливо, – за совершенные на Земле злодеяния вы наказываетесь бесконечным сроком в Преисподней, где ваша душа будет подвергнута принудительному очищению.

Я оттолкнул паренька ногой, и тот уполз в угол, к крайним дверям, вжался в сиденья, постанывая и держа сломанную руку.

Иногда ненавижу свою работу. Сам себя чувствую потерянным среди этих… потерявшихся.

– Теперь вы, – сказал я, поворачиваясь к человеку в дорогом костюме. Кажется, его звали Влад.

Человек никого в своей жизни не убил. Он любил унижать. Всех вокруг. Детей и женщин. Коллег по работе и проституток. Официантов. Продавцов. Таксистов. Он пользовался властью, как средством для унижения, и получал от своих действий физическое наслаждение. Душа его сгнила. Подозреваю, что это и был его самый главный грех.

Человек молча протянул руку.

– Я могу рассчитывать на более мягкое наказание? – холодно спросил он. В его глазах плескался страх.

Я покачал головой:

– Если бы вы вовремя одумались, то не оказались бы здесь.

– И что меня ждет?

Я неопределенно пожал плечами:

– Сначала вам придется очиститься, а потом – кто знает? За пределы кольцевой я не заглядывал.

– Вы думаете, это справедливо?

– Я думаю, что любое преступление требует наказания.

В этот момент поезд стал тормозить. Я ухватился за перекладину.

Влад пытался сохранить чувство собственного достоинства, убрал руки в карманы пиджака и разглядывал носки отполированных ботинок.

Остановка.

Двери распахнулись и в вагон хлынула чернота. Она сформировалась силуэтами людей, когда-то давно тоже зашедших в метро и не вернувшихся обратно. Беспросветно черный людской поток – дети, подростки, мужчины и женщины – со сверкающими огоньками душ. Чернота подмяла под себя паренька, закружила его. Паренек пытался сопротивляться, но черные силуэты тащили, вдавливали его в желтую стенку вагона. Паренек заорал от боли. Силуэты столпились так плотно, как бывает в самый час пик на любой кольцевой станции. Крик оборвался на высокой ноте, и следом за ним раздался чавкающий и трескучий звук. Так высвобождалась душа.

А чернота пребывала, наплывала волнами торопливых силуэтов.

Я повернулся к представительному мужчине. Он побледнел. Челюсть его дрожала.

– Я не хочу так… Я не готов… За что? Что я такого сделал?

Я чувствовал, как теплая чернота огибает меня, как мимо скользят вечные силуэты пассажиров метро. Они накинулись на мужчину со всех сторон, сжали его, повалили на пол, захлестнули, зажали.

И тут человек начал кричать.

Я поправил лямку рюкзака. Завтра мне снова надо будет спускаться в метро. Я снова буду разносить обязательный сверток с едой. Вступать в диалоги. Слушать жалобы и причитания. Равнодушно отвечать заученными фразами. Потом я возьму очередные проездные, которые стопками выдают на судебных заседаниях, и пройдусь по вечерним вагонам, вынося приговоры.

«Изоляция заканчивается, – буду говорить я. – Время чистить души».

Чернота обтекала меня со всех сторон.

А человек все кричал и кричал.

Наблюдая, как вода медленно заливает нижние палубы, Фелиция Монрей мелкими глотками цедила теплый оранжад и думала, что следовало бы поехать поездом, автомобилем, нанять дирижабль, в конце концов. Где угодно больше шансов сбежать, чем посреди открытого моря, и было ошибкой думать, что океанический лайнер догнать сложнее…

Впрочем, нет. Ошибку она совершила раньше – когда решила, что Ремус ей по зубам.

Теперь об этом и помыслить смешно, а тогда…

…Тогда Фелиция решила, что у нее есть шанс.

Нужно было только хорошенько рассчитать, по уму, а уж если чем и могли похвастаться Монреи, то мозгами. Пожалуй, все, кроме основателя рода – того, кто заключил с Ремусом контракт, ну да что поделать, в семье не без урода. Фелиция глупой не была – разве что самоуверенной, но кто к шестнадцати годам успевает научиться осторожности?

А ситуация складывалась идеальная. Полезные знакомства весь год сыпались как из рога изобилия. Мистер Сиддл, такой же невезучий и вечно прозябающий в долгах, как и большинство изобретателей; экзальтированная Лора Чимни, вложившая почти сорок тысяч в конструирование дирижаблей с дюралевой обшивкой; жених Лоры, так удачно проигравший крупную сумму на скачках; скромный клерк страховой компании по имени Томас Найс, мечтающий о карьере скрипача в Национальном оркестре… Когда новым поклонником рано овдовевшей тетушки Грейс оказался сам Эдвард Стерлинг, меценат, покровительствующий Музыкальной академии, Фелиция решила, что это – судьба.

Свести Сиддла и Лору; насладившись отчаяньем жениха, намекнуть ему на возможность провернуть маленькую спасительную авантюру; замолвить перед Стерлингом словечко за Томми Найса, а взамен попросить о небольшой услуге – оформлении крупной страховки на еще не сконструированный «новый дирижабль Чимни-Сиддла»; лично внести в чертежи одну незаметную, но очень опасную поправку…

Конечно, Лора пригласила на испытания свою добрую подругу мисс Монрей. И ничего удивительного в том, мисс Монрей взяла с собой бессменного и верного слугу, доставшегося ей по наследству еще от отца. А когда фотографа внезапно скрутило за четверть часа до испытательного полета, мисс Монрей щедро предложила, спасая положение:

– Пусть Ремус полетит вместо него. Он не боится высоты и умеет фотографировать. Верно?

– Нет ничего, что было бы мне не под силу, – последовал ответ.

О, разумеется, она это знала. Именно поэтому и выбрала дирижабль – с ружьем или ядом было бы проще, но без всякой гарантии.