не просто природная пещера, случайно обнаруженная в речном берегу. Удивительно, неужели мамутои сами выстроили такую махину!»

Первое кухонное помещение, в котором жарилось мясо, было больше остальных, за исключением четвертого очага, куда Талут и привел гостей. Вдоль стен располагались лежанки, очевидно никем не занятые, – на них не было меховых покрывал, что позволяло рассмотреть их конструкцию.

Углубив центральную часть, мамутои специально оставили по бокам широкие платформы земли, укреплявшие костяные стены. Кроме того, поверхность этих земляных платформ была выложена костями мамонтов, образовалось что-то вроде жесткой сетки, отверстия которой были заполнены травой; на этот каркас можно было спокойно класть объемистые кожаные тюфяки, набитые шерстью мамонта. Покрытая меховыми шкурами, платформа превращалась в теплую и удобную лежанку или кушетку.

«Странно, – подумал Джондалар, – неужели у этого очага никто не живет?» Обстановка помещения, в которое их привели, казалась достаточно скудной, но, несмотря на это, оно имело вполне жилой вид. В выложенном камнями очаге пылали угли, на некоторых лежанках были сложены меха и шкуры, а на крючках висели пучки высушенных лекарственных трав.

– Наши гости обычно живут здесь, у очага Мамонта, – объяснил Талут, – если Мамут не возражает. Я должен спросить его.

– Конечно, Талут, они могут располагаться здесь.

Голос донесся откуда-то сзади, где находилась одна из свободных скамей. Джондалар обернулся и, приглядевшись, заметил, что одна из меховых шкур зашевелилась. Затем обозначилось лицо с двумя горящими глазами – на верхнюю часть правой щеки была нанесена зигзагообразная татуировка, которая, словно дорожка, бегущая через овраги, спускалась вниз по глубоким морщинам, оставленным невероятно долгой жизнью. То, что Джондалар принял за зимний мех какого-то животного, оказалось большой белой бородой. Старец, сидевший на кушетке, скрестив ноги, изменил позу, и две его тощие и длинные нижние конечности опустились на земляной пол.

– Что так поразило тебя, мужчина из зеландонии? Ты не заметил меня? А твоя подруга знала, что я здесь, – сказал старец громким выразительным голосом, который не слишком вязался с его почтенным возрастом.

– Ты правда знала, Эйла? – спросил Джондалар, но женщина, похоже, не слышала его.

Эйла и старец неотрывно смотрели в глаза друг другу; казалось, между ними возникла незримая связь, позволявшая проникнуть сквозь телесную оболочку и познать самую суть человеческой души. Затем молодая женщина опустилась на землю перед старым Мамутом. Не поднимая головы, она сидела перед ним, скрестив ноги.

Джондалар был явно смущен и озадачен. Она воспользовалась языком жестов, на котором – судя по ее рассказам – общались между собой люди клана. Женщине клана надлежало принять именно такую позу, выражавшую уважение и почтение, если она хотела получить разрешение для продолжения молчаливого разговора. Джондалар помнил тот единственный раз, когда она села в такую позу перед ним. Тогда ей хотелось сказать ему нечто важное, нечто такое, что она еще не могла выразить по-другому; в то время Эйла выучила слишком мало слов и не могла рассказать ему о своих чувствах. Ему было непонятно, каким образом язык, состоящий из поз, жестов и отдельных звуков, может быть более выразительным, чем язык слов, но самым невероятным казалось то, что эти люди вообще были способны общаться друг с другом.

Ему не понравилось, что она ведет себя здесь подобным образом. Джондалар даже покраснел, увидев, что она, никого не стесняясь, решила воспользоваться языком плоскоголовых, ему захотелось броситься к ней и поднять с земли, пока никто не понял ее действий. Эта поза вызывала у него чувство неловкости и тревоги; в его представлении такое почтительное благоговение можно было выражать лишь Дони, Великой Земной Матери. И, кроме того, он считал, что ее жизнь в клане должна остаться их тайной, в которую не стоило посвящать никого из племени мамутои. Конечно, наедине с ним Эйла могла вести себя свободно, но ведь эти люди пока ни о чем не догадываются, а ему хотелось, чтобы она произвела на них хорошее впечатление, чтобы они полюбили ее. И поэтому им вовсе не стоило рассказывать о ее прошлом.

Мамут стрельнул в него проницательным взглядом и вновь внимательно и задумчиво посмотрел на Эйлу, затем он наклонился вперед и положил руку ей на плечо.

Эйла подняла голову и увидела перед собой добрые мудрые глаза и лицо, изборожденное множеством мягких складочек и морщинок. Татуировка под его правым глазом вдруг напомнила ей о темной пустой глазнице, и она с бьющимся сердцем подумала, что перед ней стоит сам Креб. Но этого не могло быть, тот старый Мог-ур, который воспитывал ее вместе с Изой, был уже мертв, так же как и Иза. Кто же тогда этот странный человек, вызвавший у нее такую бурю чувств? Почему она вдруг вспомнила язык клана и села перед ним в эту почтительную позу? И откуда он узнал, что именно такого жеста она ждала в ответ?

– Поднимайся, дитя. Мы поговорим с тобой позже, – сказал Мамут. – Тебе надо отдохнуть и подкрепиться. Вот лежанки, на которых вы будете спать, – добавил он, показывая на пристенные скамьи, словно знал, что ей крайне важно получить подобное словесное разрешение. – У нас много свободных меховых шкур и тюфяков.

Эйла с благодарностью взглянула на него и встала на ноги. Ловкость ее движений свидетельствовала о многолетней привычке, что позволило наблюдательному старику еще немного продвинуться в постижении этой загадочной женщины. За время короткого разговора он успел узнать об Эйле и Джондаларе гораздо больше, чем любой другой человек на стоянке. И, кроме того, у него было еще одно преимущество. Лишь ему одному из всех мамутои удалось приоткрыть покров тайны, прятавший прошлую жизнь Эйлы.

* * *

Мамонтовое жаркое, обрамленное гарниром из корнеплодов, овощей и фруктов, было уложено на большое блюдо, сделанное из тазовой кости какого-то гигантского животного, после чего эту гору мяса вынесли на поляну, чтобы насладиться трапезой на свежем воздухе, пронизанном лучами позднего послеполуденного солнца. Мясо мамонта на вид было таким же сочным и нежным, как и то, что когда-то ела Эйла, однако она с легкой тревогой подумала о том, удастся ли ей попробовать его. Кто знает, какие правила этикета существуют в этом племени. В определенных, главным образом торжественных, случаях женщины клана питались отдельно от мужчин. Хотя обычно они рассаживались семейными группами, но даже тогда мужчины приступали к еде первыми.

Эйла, естественно, не знала, что мамутои оказывают почтение гостям, предоставляя им право первыми выбрать лучшие куски мяса, и не знала также, что трапезу традиционно открывала именно женщина – в знак преклонения перед Великой Матерью. Поэтому, когда еду вынесли на поляну, Эйла робко