Таким образом, природа удовлетворила все запросы родителей, правда, не забыв немного позабавиться, перемешав их предпочтения между собой и выдав потом, не разбираясь, где мальчик, а где девочка…

Мерцалов, взяв в руки мягкую губку и детское мыло, принялся за дело. Он тер Машу так долго и обстоятельно, что девочка принялась верещать.

– Осторожнее, Андрей! – взмолилась Лиза. – Нет нужды чистить ее так, словно она целый день просидела в кочегарке.

– Ничего ты не понимаешь! – возразил супруг. – Дети целый день проводят на полу, лазают под кровати, потеют, пачкаются, писаются. Нужно хотя бы на ночь отмывать их дочиста.

Дубровская вздохнула, поняв, что в свое время Ольга Сергеевна явно перестаралась, прививая сыну любовь к порядку и чистоте. Сама она вовсе не считала себя грязнулей. Она тоже любила уютный дом, чистые полы, цветы в вазах. Но чистота для нее не была самоцелью, тогда как для Андрея это было альфой и омегой существования. Как-то на заре их отношений муж, перечитывая роман Юлиана Семенова, с особым чувством цитировал ей фразу: «На кухне царила хирургическая чистота». «Лиз, ты слышишь, как сказано? Хирургическая чистота!» Дубровская тогда только смеялась, еще не зная, что этот пунктик Мерцалова может стать для нее проблемой. Он не выносил даже малейшего намека на беспорядок и, в зависимости от настроения, по-разному реагировал на это безобразие: иногда нудно ныл, изводя жену придирками и нотациями, иногда впадал в бешенство, грозя отправить ее носки или юбку, не к месту валяющиеся в кресле, в ведро. Вот и сегодня, вместо того чтобы замочить кастрюлю с пригоревшей кашей и наскоро убрать с пола осколки вазы, он принялся мыть, чистить и пылесосить. В результате потерял детей, взбаламутил мать, жену и няньку, лишился сил и настроения…

Наконец дети были вымыты и закутаны в пушистые полотенца. Родители перенесли их в детскую, где малышей причесали, одели в пижамки и уложили по кроватям. Елизавете не пришлось долго сидеть рядом с ними, дожидаясь, пока они заснут. Обычно она напевала песенки, переиначивая на свой манер известные детские стишки. Но сегодня малыши уморились, похоже, ничуть не меньше отца. Повозившись в кроватках несколько минут, они заснули. Лиза оставила ночник, поправила одеяльца и, неслышно ступая, вышла из комнаты. Начиналось самое любимое ее время суток, которое можно было посвятить только себе. Дела были сделаны, дети уложены. Впереди оставалось как минимум два часа, которые можно было провести, как душе заблагорассудится: посидеть у телевизора, полистать книжку. Лучше, конечно, было бы пообщаться с мужем. Когда-то они находили радость просто в самом факте нахождения рядом друг с другом. Они могли тихо беседовать, пить вино, дурачиться, как дети, могли ничего не делать. Андрей мог смотреть передачу. Лиза, уложив поперек него свои ноги, могла листать журнал. Но они были вместе, рядом, и это обстоятельство придавало каждому вечеру свой смысл и очарование. Дубровская не могла вспомнить момент, с которого все пошло не так. Но сейчас не было смысла закрывать глаза на очевидные факты и, цепляясь за прошлое, выдавать желаемое за действительное: «У нас все по-прежнему. Ничего не изменилось». Они вдруг превратились в старозаветную пару, оказываясь каждый вечер рядом, но умудряясь при этом быть не вместе. Вот и сейчас, спустившись вниз, в кухню, Дубровская застала мужа возле телевизора. Он пил чай с лимоном и смотрел какой-то документальный фильм. Лиза налила чаю и себе, хотя вовсе не хотела ни пить, ни есть. Но свое пребывание рядом с мужем нужно было оправдать. Поэтому она мешала ложечкой сахар, изредка поглядывая на экран. Мерцалов любил историю и мог говорить об этом часами. Сама же Лиза, имея пятерку в аттестате, на память помнила лишь дату Куликовской битвы. Все остальное ее интересовало выборочно, например, история любви Наполеона и Жозефины, любовные перипетии Екатерины Великой и Григория Потемкина. Но она покорно выслушивала рассуждения Мерцалова о битвах и полководцах, не решаясь ему признаться, что ей нет до них никакого дела. Ей нравилось быть рядом с ним. Остальное не имело значения. Он мог говорить ей о ценах на капусту и о нашествии колорадского жука, о проблемах стран третьего мира и финансовом кризисе. Она слушала его с одинаковым вниманием, но мысли ее текли сами по себе. Она рассматривала его, думая о том, что время щадит мужчин и безжалостно относится к женщинам. Мерцалов сохранил обаяние молодости, разве что линия рта у него стала чуть жестче. Он не нарастил себе пивной живот, казался таким же подвижным, как и в ранней молодости. Ей было бы приятно узнать, что и она в его глазах осталась прежней Лизой, легкой и стремительной, как стрекоза. Но он давно ей об этом не говорил. А она и не спрашивала, боясь поймать на себе недоуменный взгляд и унылое: «Ну вот, опять началось! Интересно, а вы, женщины, можете думать о чем-то еще?»

– Уснули? – спросил Мерцалов, дождавшись рекламной паузы.

– Уснули.

– Тебе тоже, наверное, хочется отдохнуть? Ложись сегодня пораньше.

Чего было больше в этой фразе – заботы или же простого желания сплавить жену в спальню и провести спокойный вечер в компании ящика, – Лиза не поняла.

– У тебя новое дело? – спросил Андрей, отрываясь от рекламы стирального порошка. – Наверное, интересное?

– Да, – ответила Лиза. Обычно она любила рассказывать мужу детективные истории из своей практики. Но сегодня явно был не тот случай. Если Андрей узнает, какой фрукт ей достался в качестве клиента, он наверняка почувствует себя отомщенным. «Я же тебе сотню раз говорил, что…». «Ну теперь, когда ты убедилась в том, что…». Нет, она не доставит ему такой радости.

– Завтра ты, надеюсь, побудешь дома? – спросил он.

– К сожалению, у меня следственное действие, – проговорила Елизавета, испытывая острое чувство вины.

– Что, опять? – переспросил муж. В его голосе явно слышалось недовольство.

– Да. Но послезавтра я буду дома. Мы могли бы…

Но рекламная пауза закончилась, и Мерцалов автоматически перевел глаза на экран.

Опознание проводилось в третьем корпусе городской больницы, куда сразу после покушения была доставлена Екатерина Серебровская. К назначенному времени, к десяти часам утра, у следователя все было готово. Подозреваемого доставили в больницу под конвоем. Два статиста и парочка понятых из числа медперсонала дожидались своего часа в красном уголке. Таковым в отделении по старинке называли небольшой холл с телевизором и фикусом в кадке. Здесь по вечерам собирались больные, коротая время за просмотром сериалов и развлекательных программ. Кате Серебровой не было нужды ходить в холл. Она занимала отдельную палату повышенной комфортности, и в ее распоряжении был телевизор, холодильник и даже отдельный туалет с душевой кабинкой. Все это указывало на то, что у домохозяйки Кати есть заботливый любящий муж. Впрочем, Дубровская это поняла сразу, хотя ей никто не представлял этого высокого импозантного мужчину в наброшенном на плечи белом халате. Он дефилировал по коридору, от палаты жены до холла, где уже собрались отдельные зеваки, и делал одновременно несколько дел. Говорил по телефону, раздавая кому-то приказы и распоряжения, по пути следования останавливал медсестру и выговаривал ей, что сегодня в палате жены никто не убирался и деньги за такой комфорт он платить не будет. Потом кивал головой главному врачу, кидал пару реплик следователю. Он сразу же заметил в холле новое лицо – Елизавету. Привлекательная женщина в костюме и с портфелем явно не была врачом.