Так и остался бы этот дом безвестным, как десятки других, если бы не одно обстоятельство.

После Октябрьской революции хозяин дома перебрался жить в мезонин, где было посуше и потеплее, а первый этаж городские власти конфисковали. Окна были закрыты ставнями, столовая бездействовала — нечем было кормить. И вдруг ведущая к дому асфальтированная дорожка была расчищена, внутри дома стал раздаваться стук — велись какие-то работы. Прохожие останавливались и с удивлением рассматривали особняк: что там происходит? Опять откроют столовую? Но где же возьмут продукты?

В доме срочно оборудовали две комнаты под зал. Утеплили окна, затопили печь. Поставили столы. На столах разложили книги, журналы, газеты, брошюры. А над дверью, выходящей на улицу, была укреплена вывеска: «Воронежский, комитет левых эсеров». Немного ниже стояла надпись более мелким шрифтом: «Клуб левых эсеров».

В комитете за большим столом, покрытым красным сукном, на котором стопкой были сложены бланки со штампом комитета левых эсеров, сидел Муравьев. В другой комнате хозяйничала Цепляева.

Иногда заходили посетители. Муравьев с ними беседовал, рассказывал о работе левых эсеров, о том, что готовятся выборы нового губкома.

* * *

Они ждали, терпеливо ждали. Кандыбин в Воронеже, Дерибас — в Москве. Их расчет был построен на знании местных условий с учетом тактики эсеров. И они не ошиблись.

В одну из мартовских ночей, когда весна еще робко пробивала свой путь сквозь пургу и ветер, когда на землю падал липкий снег с дождем, в комнате Смерчинского послышался негромкий стук. Кто-то стучался в окошко. Первая услышала жена.

— Бронислав, опять кто-то! — тронула она за плечо мужа. Ей надоели ночные визиты, вечные разговоры в уединении, таинственные и приглушенные. Она хотела спокойной жизни. И без того было много неприятностей. — Прогони их! — сказала она в сердцах.

Смерчинский поднялся, накинул куртку и вышел в сени.

— Кто там?

— От Золотарева я. Откройте.

Смерчинский повернул щеколду. Незнакомец вошел быстро, затворил дверь. Снял рукавицу, поздоровался. Сквозь утреннюю мглу просматривалась высокая фигура, почти во весь дверной проем.

— Я прибыл, как договорились, — привез письмо. — Голос незнакомца звучал твердо и уверенно.

Смерчинский снова запер дверь и провел гостя во вторую комнату. Засветил керосиновую лампу, поставил ее на стол, предложил незнакомцу раздеться и сказал:

— Давайте знакомиться. Смерчинский.

— Донской. — Незнакомец произнес это тихо, но как-то внушительно. Выглядел он молодо — ему было на вид на больше двадцати пяти, — но держался уверенно.

— Вы отдохнете или сразу пойдем к Марии Федоровне?

— Если вам удобно, то я бы отдохнул. Уж очень тяжела была дорога. Сильны ветер и слякоть. Я полагал, что это к лучшему, да чуть не попал в лапы чекистам: нарвался на заставу красных. Едва ушел. — Заметив испуганный взгляд Смерчинского, добавил: — Да вы не беспокойтесь, ушел чисто. Никого за мной не было.

Постелив гостю на диване, Смерчинский хотел было уйти, но гость шепотом попросил:

— Если я не проснусь, поднимите меня в восемь часов.

— Хорошо. — Смерчинский удалился.

Разбудив гостя утром, он сказал:

— Вас покормит жена. Заранее прошу прощения, но время — сами понимаете. А я тороплюсь к Цепляевой. Нужно застать, пока не ушла на работу. Она должна организовать вам встречу.

Когда Смерчинский возвратился домой, Донской сидел за столом. Пил чай. По другую сторону стола сидела жена и ела хлеб с ветчиной, которой угостил Донской. Жена, как заметил Смерчинский, смягчилась: гость произвел выгодное впечатление.

Донской молча смотрел, как Смерчинский неторопливо раздевается. Ему хотелось побыстрее узнать новости, но тот проявил выдержку.

После завтрака Смерчинский увел Донского в другую комнату и сообщил:

— Цепляева разговаривала с Муравьевым — это наш руководитель. Он готов вас принять. Просил узнать, есть ли у вас знакомые в Воронеже.

Гость задумался. Покачав головой, сказал:

— Пожалуй, меня здесь никто не знает…

— Тогда, если для вас это не опасно, может быть, мы пройдем в комитет?

Получив согласие, они вместе отправились в город. Возле особняка на Дворянской, улице Донской остановился, прочитал вслух:

— «Комитет левых эсеров», — с удивлением посмотрел на Смерчинского: — Я думал, что вы поведете меня на квартиру. И вас еще не прикрыли?! Ну и ну…

Вошли внутрь дома, где их поджидал Муравьев. Поздоровались. Донской подошел к столу, на котором в беспорядке лежали брошюры. Муравьев и Смерчинский молча наблюдали, как у него разгорелись глаза.

— Товарищ Муравьев (у эсеров в ходу было тоже обращение товарищ), где мы можем поговорить? — Донской огляделся по сторонам.

— Можно здесь, можно у меня дома, можно на улице. Правда, на улице сейчас холодно. Где вам удобнее?

— Сюда никто не войдет?

— Мы попросим Марию Федоровну закрыть дверь, а Смерчинский подежурит на улице.

— Хорошо.

Донской снял пальто, повесил в углу на вешалку. Вытащил из кармана пиджака письмо, отпечатанное на машинке.

— Вот рекомендательное письмо. Подписали два члена тамбовского губкома эсеров. Вы должны их знать.

Муравьев прочитал. В письме говорилось о том, что губком просит оказать всяческое содействие их представителю Донскому.

— Ну что ж, все ясно. Этих людей я знаю. Какая помощь вам требуется?

— У вас есть связь с Москвой?

— Есть.

— Вы можете связать меня?

Вопрос поставлен прямо. «Связать Донского с Москвой, с ЦК левых эсеров — такой вариант не подготовлен. Конечно, можно пообещать я потянуть, но тогда на этом круг замкнется. Сумеет ли он, Муравьев, проникнуть к антоновцам? Ведь предшественник Донского, Золотарев говорил, что они связаны с антоновцами. Да и кто он, этот Донской? В этом нужно еще разобраться». Муравьев задумался.

— Давайте отложим решение этого вопроса, — предложил он. — Завтра у нас состоится диспут на тему «Народничество и марксизм». Придут члены нашего губкома, я поговорю кое с кем, тогда и решим.

Донской согласился. Договорились, что он поживет у Смерчинского.

На следующий день состоялся диспут. В нем участвовали Муравьев и член губкома РКП(б) Баклаев, которых связывала давняя дружба. Пригласили других членов левоэсеровской организации — тех, кого назвал Муравьев.

Зал был набит до отказа. Стульев не хватало. Пришло немало большевиков, которые не были в курсе дела. Донского усадили на почетное место.

Муравьев и Баклаев заранее договорились, как лучше организовать диспут. Они с полслова понимали друг друга. У Баклаева был опыт политического бойца.

Особенно трудно на диспуте пришлось Муравьеву. Ничего не сказать нельзя, а много сказать — тоже невозможно. Да и это не отвечало бы его истинным убеждениям. «Знай край, да не падай!» Это было трудно. Он должен был играть, говорить слова, высказывать мысли, которые теперь противоречили его взглядам. Но это нужно было делать, так как в зале сидел Донской. Муравьев еще не знал его роли у антоновцев, но