В Сполето мои клиенты на скорую руку перекусили и быстро отсняли площадь и фасад собора, после чего мы двинулись дальше через Фолиньо. Наша дорога вилась между холмами, а едва видимые вдали, покрытые снегом горные вершины предупреждали, что мой родной город, расположенный на высоте пятисот метров, до сих пор покоится в объятиях зимы. Посыпались первые снежные хлопья, точнее – это мы ворвались в них с юга, а здесь снег, скорее всего, шел весь день. Небо стало похожим на погребальный покров. В ущелье под нами ревела вздувшаяся от стекающих в нее горных потоков река.

Время близилось к семи, когда перед нами открылся дорогой моему сердцу вид. Едущему из Рима город предстает внезапно; увенчивая две горы, он господствует над раскинувшейся внизу долиной. Я не помнил, чтобы когда-нибудь видел его в снегу. Это было величественное зрелище. И зловещее – город словно предупреждал отважного путешественника: входи себе на беду.

Как мало здесь изменилось, Боже мой, как мало!

Несмотря на кружащийся снег, герр Туртман и его жена поднесли кинокамеры к открытым окнам, что давало лучший обзор и потрафляло моему самолюбию. Я объехал долину под самыми городскими стенами, чтобы проникнуть внутрь через западные ворота, порта дель Сангве – Ворота крови.

– И правильно, – говаривал мой отец, – ведь именно через эти ворота Клаудио, наш первый герцог, вел своих пленников на смерть.

Снег окаймлял идущую вверх дорогу, толстым слоем лежал на крышах, призрачным покрывалом накрывал деревья и, венчая былыми коронами смотровые площадки двух дворцовых башен, собор и кампанилу, превратил мой город в легенду, в сновидение. Я не ожидал увидеть такую красоту.

По виа деи Мартири я проехал к центру и притормозил на пьяцца делла Вита. Здесь тоже ничего не изменилось, только снег погрузил город в немоту, рассеяв по домам его жителей. Площадь окружали здания красноватого и желто-коричневого цветов, и от нее в разные стороны расходились пять улиц.

Слепые, закрытые ставнями окна над колоннадой невидящим взглядом смотрели на мощеную мостовую. Магазины были закрыты. Я увидел их такими, какими запомнил. Книжная лавка, аптека. Подавляющий своими размерами "Отель деи Дучи", куда меня в детстве по воскресеньям приводили на второй завтрак.

Потом, когда здесь разместилась штаб-квартира коменданта, вход закрыли.

Тогда перед дверью стояли охранники – либо по стойке "смирно", либо переминаясь с ноги на ногу. К тому месту, где я припарковал "фольксваген" герра Туртмана, в то время подъезжали машины штабистов, мотоциклы курьеров.

Волны сдерживаемой более двадцати лет памяти снесли преграду и захлестнули меня.

Я распахнул дверь отеля и огляделся. Едва ли я отдавал себе отчет в том, что ищу: приемную коменданта, машинисток, стучащих по клавишам, или холл и стулья с жесткими спинками, сидя на которых мой отец и его друзья после мессы пили чинзано. Думаю, последнее. И оно встретило меня, но более современное; я увидел некое подобие бара для туристов – – стенды с открытками, журналы на столах, телевизор в дальнем углу.

Я позвонил, и тревожный звук нарушил гнетущую тишину. В давние времена хозяин синьор Лонги и его жена Роза всегда были на месте и приветствовали моего отца. Синьор Лонги был добродушным человеком с живыми глазами, и, если мне не изменяет память, ходил он, слегка прихрамывая из-за ранения, которое еще юношей получил во время Первой мировой войны. Его жена Роза была веселой, рыжеволосой толстушкой. Она всегда болтала с моей матерью о всяких пустяках, а в ее отсутствие не упускала случая пококетничать с моим несколько высокомерным отцом.

Сейчас в ответ на мой призыв появилась невысокого роста горничная. Явно волнуясь, она сказала, что, как ей кажется, комнаты мы можем получить, но сперва надо спросить хозяйку. Сверху донесся громкий голос, и вскоре в холл спустилась сама хозяйка; от избытка веса шла она медленно и опиралась на палку. Глаза, едва заметные над оплывшими щеками, всматривались в мое лицо; рыжеватые волосы были неровно выкрашены дешевой краской. Я с ужасом узнал в ней постаревшую синьору Лонги.

– Вам нужны комнаты на ночь? – спросила она, глядя на меня с полнейшим безразличием.

Я объяснил, что да и какие именно, затем повернулся и вышел в снег за своими клиентами и их багажом. Взволнованная горничная – видимо, она же и носильщик – последовала за мной. Сезон, конечно, еще не начался, и все же… Как бы то ни было, прием не слишком радушный. Туртманы невозмутимо вписали свои фамилии в книгу постояльцев и под тяжелым взглядом зевающей хозяйки поднялись наверх. Маленький мальчик, которого она когда-то угощала конфетами, был давно забыт.

Я проверил, как Туртманы устроились в комнате на третьем этаже, потом разыскал дорогу к своей комнатушке с окнами на площадь. Я открыл окно и, несмотря на снег, некоторое время стоял, вдыхая резкий, холодный воздух.

Я испытывал те же ощущения, какие испытал бы призрак умершего, вернувшийся в родные места. Безучастные ко всему здания были погружены в сон. Неожиданно на кампаниле рядом с собором ударил колокол. Его низкое звучание в иных тональностях подхватили колокола других церквей. Сан Чиприано, Сан Микеле, Сан Мартино, Санта Агата… я все их знал, все различал по тону. Последней звучала тонкая высокая нота Сан Донато с холма над герцогским дворцом. Именно в эту минуту, преклоня колени вместе с Мартой, я начинал читать свои детские молитвы. Я закрыл окно и ставни и спустился в столовую.

Герр Туртман и его жена уже ели. Они не сделали мне знака присоединиться к ним, и я, в душе поблагодарив их за это, сел за столик около ширмы, скрывавшей вход на кухню. Горничная, менее взволнованная, чем ее напарница, исполняла обязанности официантки. Время от времени она получала указания от хозяйки, которая изредка собственной персоной появлялась из-за ширмы, чтобы окинуть нас взглядом, отдать какое-нибудь распоряжение и снова удалиться. Каждый проглоченный кусок, каждый глоток терпкого местного вина красно-лилового цвета, налитого в мой графин, пробуждал во мне ностальгические воспоминания.

За столом в центре комнаты, по давнему обычаю накрытым на двенадцать персон, Альдо праздновал свое пятнадцатилетие. Красивый, как юный бог, он поднял бокал за наших родителей и поблагодарил их за честь, которую они ему оказали. Сидящие за столом гости аплодировали ему, а я, его родной брат, смотрел на него во все глаза. Мой отец, которому было суждено умереть от воспаления легких в лагере у союзников, предложил тост за своего первенца.

Моя мать, ослепительная в своем зеленом платье, послала мужу и сыну воздушный поцелуй. Комендант еще не маячил на ее горизонте.

В тот момент, когда я выливал из графина остатки вина, словно в ответ на мои мысли, из-за ширмы, прихрамывая, вышел седой старик с иллюстрированными журналами в руках и направился к столику Туртманов. Он показал им редакционную статью о Руффано и свою собственную фотографию – фотографию владельца отеля синьора Лонги. Оставив приложение к журналу Туртманам, он, прихрамывая, вернулся в мой угол.