— Ничего! Ты что? Или на тебя полнолуние так действует? Что за глупый вопрос?

— Не ври, Эрагон. Ты же каждое ее слово ловишь, точно бриллиант, ты с нее глаз не сводишь, и взгляд у тебя при этом такой, точно ты с голоду умираешь, а она — это роскошный ужин, только до стола с ним тебе никак не дотянуться.

Перо темно-серого дыма вылетело из ноздрей Сапфиры, когда она слабо, как-то придушенно фыркнула.

Но Эрагон даже головы в ее сторону не повернул и сказал очень серьезно:

— Арья — эльфийка.

— И очень красивая. Остренькие ушки и раскосые глаза — это такая мелочь по сравнению с прочими ее прелестями. Видел бы ты сейчас себя: больше всего ты на кота похож, который на сметану облизывается!

— Арье более ста лет.

Эти слова Эрагона подействовали на Рорана самым неожиданным образом; он сразу посерьезнел, брови его поползли вверх, и он сказал:

— Просто не могу в это поверить! Судя по внешности, это цветущая молодая женщина!

— Увы, это правда.

— Ну что, раз так, пусть так и будет. Значит, именно эта причина и есть для тебя самая главная? Вернее, для твоего разума? Но ведь сердце редко слушается голоса разума, Эрагон. Так ты влюблен в нее или нет?

«Куда уж больше! Если он влюбится в нее еще сильнее, — сказала им обоим Сапфира, — я сама попытаюсь «поцеловать» эту Арью!»

«Сапфира!» — Рассердившись не на шутку, Эрагон даже стукнул дракониху по лапе.

А Роран, решив больше не поддразнивать брата, серьезно спросил:

— Тогда ответь на мой самый первый вопрос и расскажи, что у вас с Арьей происходит. Ты хоть раз говорил с нею или с кем-то из ее родных? Я на собственном опыте убедился, что не годится откладывать подобные разговоры.

— Говорил, — сказал Эрагон, не сводя глаз с полированного набалдашника своего посоха. — Да, я говорил с нею.

— И что из этого вышло? — Поскольку Эрагон не отвечал, Роран позволил себе воскликнуть с притворным отчаянием: — Ну, знаешь, из тебя ответы вытаскивать потруднее, чем нашу Бирку из грязи! — Эрагон не выдержал и хихикнул, вспомнив о Бирке, одной из страшно ленивых тягловых лошадей у них на ферме. — Сапфира, ты не поможешь мне разгадать эту загадку? Иначе, боюсь, мне никогда не дождаться от него нормальных разъяснений.

— Ничего из этого не вышло. То есть совсем ничего. Я ей не нужен. — Эрагон сказал это совершенно бесстрастным тоном, словно рассказывая о неудаче кого-то другого, хотя в душе у него бушевали такие мучительные страсти, что он почувствовал, как Сапфира пытается утишить эту его душевную боль.

— Прости, — сказал Роран.

Эрагон, чувствуя противный холод в душе, хрипло пробормотал:

— Ничего. Как видишь, и такое случается.

— Я понимаю, что, может, сейчас об этом говорить и не стоит, — начал Роран, — но я уверен: ты еще встретишь другую женщину, которая заставит тебя забыть эту Арью. Девушек на свете сколько хочешь. Да и многие замужние женщины, спорить готов, были бы счастливы, если бы Всадник обратил на них внимание. Так что ты с легкостью найдешь себе чудесную жену среди первых красавиц Алагейзии…

— А что бы ты сделал, если бы Катрина отвергла твои ухаживания? — прервал его Эрагон.

От этого вопроса Роран просто дара речи лишился; было ясно: он и представить себе не может, что такое возможно, и не знает, как реагировал бы, случись это на самом деле. Но Эрагон не унимался:

— Похоже, все вы — и ты, и Арья, и многие другие — уверены, что я ничего не понимаю и пребываю в каком-то любовном угаре, однако же уверяю тебя, я совершенно не сомневаюсь, что в Алагейзии полно прекрасных и достойных женщин, и очень хорошо понимаю, что человек способен влюбляться не один раз в жизни. Скорее всего, если б мне всю жизнь довелось провести в обществе придворных дам короля Оррина, я, возможно, уже начал бы ухаживать за одной из них. Однако мой жизненный путь оказался не так прост. Даже если не учитывать того, могу я или нет запросто отказаться от любви к одной женщине и отдать свою любовь другой, — а сердце, как ты сам справедливо заметил, обладает весьма переменчивым нравом, — остается еще один серьезный вопрос: а стоит ли это делать?

— Твоя речь в последнее время стала столь же витиеватой, как переплетенные корни ели, — заметил Роран. — Пожалуйста, перестань говорить загадками.

— Хорошо. Тогда так: кто из представительниц прекрасного пола способен сразу — хотя бы поверхностно — понять, кто я, что собой представляю и сколь велики мои возможности? Кто из них, узнав об этом, согласился бы разделить со мной мою непростую жизнь? Не сомневаюсь, таких найдется очень и очень немного, и все они должны если не обладать магической силой, то хотя бы понимать, что это такое. Но даже в этой группе «избранных» много ли ты найдешь женщин, обладающих бессмертием?

Роран расхохотался; его грубоватый хохот гулко разнесся по всему ущелью.

— Ты бы еще потребовал луну с неба или чтобы солнце оказалось у тебя в кармане… — Он вдруг перестал хохотать, напрягся и как-то неестественно замер, словно собираясь прыгнуть вперед. — Так ты… Не может быть!

— Но это так.

Роран мотал головой, тщетно пытаясь найти нужные слова.

— Это что же, часть тех перемен, которые произошли с тобой в Эллесмере? Или, может, это оттого, что ты стал Всадником?

— Да, это потому, что теперь я — Всадник.

— Значит, и Гальбаторикс до сих пор жив именно поэтому?

— Ну да.

Ветка, которую Роран подбросил в костер, зашипела и затрещала, роняя в раскаленные угли капли воды или древесного сока, каким-то чудом уцелевшие на жарком солнце, но теперь в один мир превратившиеся в пар.

— Все это сразу как-то… умом не понять, — пробормотал Роран. — Смерть — это ведь вроде как часть нашего существования. Она направляет нас. Она делает из нас людей. Но она же порой приводит нас и к безумию. Разве можно оставаться человеком, когда знаешь, что у твоей жизни нет смертельного исхода?

— Я, конечно, не являюсь абсолютно неуязвимым, — пожал плечами Эрагон. — Меня все-таки можно убить и мечом, и стрелой. И неизлечимую болезнь я по-прежнему могу подхватить.

— Но если тебе удастся избежать всего этого, ты будешь жить вечно?

— Если останусь жив, то, наверное, да, буду жить вечно. В общем, мы с Сапфирой еще долго продержимся.

— По-моему, это и благословение, и проклятье.

— О да! Ты прав. А потому я и не могу, будучи в здравом уме, жениться на женщине, которая успеет состариться и умереть, а сам я при этом останусь почти таким же, каким был и прежде. Это было бы в равной степени жестоко по отношению к нам обоим. Кроме того, мне кажется просто ужасной мысль о том, чтобы брать себе в жены одну женщину за другой, меняя их, точно туфли, в течение долгих столетий.