за день покрой, хоть за месяц. Громкие читки газет политрук устраивал. Мол, через траншею немецкие танки не перелезут… Помогла эта траншея?! Такая злость берёт… Мозоли к рукам прикипели, должно, навек. И по-женски там застудилась. Перед месячными так поясницу ломит, хоть криком кричи…

— Ты такая статная, красивая…

— А ломом орудовала, как кобыляка! — горько пошутила Лидия. — Может, приляжешь?

Тихон Маркяныч, увлечённый подслушиванием женской беседы, не уследил, как правнук подкрался сзади.

— Деда! — нетерпеливо позвал Федюнька. — Идём рыбачить.

— Фу, ты! Бесёнок! — вздрогнул старик от неожиданности. — Ступай сам. Некогда. Вон, стекло оконное выбило… Пойду разживаться.

Он скрутил мешок, сунул в карман штанов складной ножик и расторопно зашагал по улице. Вдоль неё висело дымовое облачко, ближе к майдану зерновая гарь стала саднить в горле. В этот ранний час хутор был необычно пуст. Грели душу лишь кочетиные клики, которые, как спички, вспыхивали-гасли в затаившихся подворьях.

К школьному зданию Тихон Маркяныч подобрался из-за церкви. И застал Веретельникова Ваську на месте преступления. Низкорослый, головатый, с руками ниже колен — его ни с кем не спутаешь. Вот и сейчас, распялив свои ручищи, он придерживал одной шибку, а другой, зажавшей отвёртку, отколупывал с рамы замазку.

— Ты чо, гяур, разоряешь? — окликнул старик.

Васька обмер. Повернулся. На небритом, скуластом лице — улыбочка юродивого.

— А чево? Ремонтирую.

— Ты не строй тута комедь! За воровство загонят, иде Макарка телят не пас.

— Хм… Теперя, дед, я не ворую. Чья нонче власть? Ничья. И никто ничем не владает. Коров раздали, а стеклушку…

— Значится, так. Ты мине не застал, я тобе не видал, — заговорщицки, пробормотал Тихон Маркяныч и, убедившись, что соседняя шибка целёхонька, прибавил: — Трошки посторонись. Не один ты у мамки…

Желая, на всякий случай, отвести от себя подозрение, старый казак со стеклиной, спрятанной в мешке, сделал крюк к амбару. Чёрным гробом высился он на пригорке, возле околицы. Закопчённый короб каменных стен рассекли трещины. Над пепельными холмиками курились зловонные дымки. Изредка с резким звуком лопались на жару черепичины.

Над пожарищем, над погребёнными гнёздами метались ласточки. Одна из них чуть не задела Тихона Маркяныча за фуражку. Он испуганно озирнулся и побрёл домой. Литое зерно под ногами было втолочено в толщу пыли. «Сызнова крах жизни, — подумал хуторянин с безутешной тревогой. — Вот тобе и бесхлебица! На еду до весны хватит. А чем сеять? Слезьми?! Эх, мать вашу перетак! Вот вам и «Красная Армия всех сильней»! Иде она, армия? Паршивый пруссак одолел, тышшу вёрст гуляючи прошёл! Да кто ж в том повинный? Сталин али кто?.. Да неужто землица наша такая приманная, ценная? Ох, не приведи Господь доживать в неволе! Царица Небесная, помилуй нас, неразумных и грешных чад твоих!»

4

Это утро навсегда врезалось в память и Клаусу фон Хорсту, тридцатитрёхлетнему майору вермахта…

«Дорогой Рихард! Прости, что так долго не отвечал на твоё письмо. Поверь, что два последних месяца был предельно загружен работой. Величайшая операция по завоеванию южной России, вдохновляемая самим фюрером, требовала полной отдачи. Мои товарищи, офицеры оперативного отдела группы армий, сутками не покидали штаб, нередко засыпали над картами…

Поймал себя на мысли, что пишу не о том, не о главном. Сегодня, ровно сорок три минуты назад, я должен был погибнуть! И то, что остался жив и цел, ничем иным, как только волей Провидения, объяснить невозможно. Когда я, искупавшись в Доне, поднимался по крутой тропинке (правый берег довольно высок), неожиданно над самым виском хлопнула пуля и глубоко вонзилась в глину. Я побежал в гору изо всех сил, так как укрыться было негде, и вторая пуля на мгновенье оглушила меня, пролетев в нескольких сантиметрах над левым плечом! Поняв, что русский снайпер стрелял из-за реки, с левого берега Дона, я стал петлять и благополучно достиг нижней улицы селенья, фруктового сада. Только тут я испытал весь ужас того, что могло бы случиться! Эта смерть была бы тем более нелепой, что фронт отодвинулся отсюда, от предместья Ростова, на триста километров, наступление наших войск развивается безостановочно и, без сомнения, война близится к завершению. Откуда мог взяться русский стрелок, когда левобережье несколько раз прочёсывали розыскные команды? Почему он подкараулил именно меня? И ведь как точно стрелял на расстоянии восьмисот метров!.. Излишнее возбуждение мешает излагать мысли, я опять, кажется, отвлёкся.

Главным за минувшие месяцы было то, что я дважды находился вблизи фюрера. И не в качестве наблюдателя, а на правах участника оперативных совещаний. Истоком победоносного продвижения наших армий на юг и на восток было совещание в Полтаве, в начальный день лета. Хотя о нём и сообщалось в газетах, всё же расскажу подробней, зная твою приверженность идеям Гитлера. Тем более в корреспонденциях зондерфюрера Фриче больше болтовни, чем истины и важных фактов.

С раннего утра аэродром оцепила утроенная охрана эсэсовцев. Машину, в которой мы ехали с шефом, начальником оперативного отдела группы армий, трижды останавливали. Наши документы и пропуски проверяли самым тщательным образом. Можешь себе представить, что я находился в каких-то десяти метрах от полководцев, чьи имена на устах у всей Германии! Когда «Юнкерс-52» благополучно приземлился и подрулил к шеренге встречающих, у меня зачастило сердце. Первым к самолёту направился фельдмаршал фон Бок. Сухощавый и высокий, настоящей «вильгельмовской» ещё выучки, он невольно вызывал к себе почтительность. Вместе с ним двинулся Зоденштерн, командующий штабом группы армий. А затем — генералы Паулюс, Гот, Клейст, Руофф, Вейхс, Рихтгофен, Макензен, Грейффенберг. Я во все глаза смотрел в проём двери, когда показался Гитлер. Он довольно энергично сошёл на землю. Однако с первых шагов обрёл медлительную твёрдость, выпрямился. Ты знаешь, что я играл в студенческом театре, когда учился в архитектурном институте, и тут подметил, что фюрер интуитивно соблюдает сценический закон свободного пространства вокруг себя, который позволяет выделиться, как бы обособиться. На нём были китель и галифе тонкого светло-коричневого сукна, оттенявшие нацистскую повязку на левом рукаве. Надвинутая на лоб фуражка с высокой тульёй придавала голове величественную неповоротливость. Командующий группой армий фон Бок, здороваясь с фюрером, сказал обычные слова приветствия и пошутил: «Вскоре «Блау»[5] будет над всей Россией!» — «А пока я вспомнил о преисподней, пролетая сквозь грозовые тучи», — сдержанно ответил фюрер и, улыбнувшись, подошёл к Клейсту и Паулюсу. «Вот они, герои-арийцы, разгромившие большевиков под Харьковом!» — воскликнул фюрер, пожимая им