— Вы лучше занимайтесь своей работой, следите за транспортером, Генри, а я примусь за свои обязанности и буду заниматься командой «Коронадо», — дружески посоветовал Мак-Элпайн.

Генри кивнул и повернул обратно, походкой и каждым жестом выражая неодобрение. Мак-Элпайн с таким же мрачным лицом потер щеку и произнес:

— Он, скорее всего, прав. Я действительно имею все основания думать так о гонщике.

— Что такое, Джеймс?

— Сломался. Кончился. Как сказал Генри, пришиблен.

— Пришибло кем? Или чем?

— Его пришиб парень по имени Бахус, Алексис. Парень, действующий не битьем, а выпивкой.

— И у нас есть доказательства?

— Не доказательства того, что он пьет, а отсутствие доказательств его трезвости. Мне хочется просто выругаться.

— Простите, не понимаю. Сдается мне, что вы слишком мудрствуете, Джеймс.

Мак-Элпайн кивнул и коротко рассказал об ошибке в линии своего поведения. Уже в день гибели Джету, когда Харлоу потерял выдержку до того, что даже не мог ни налить из бутылки, ни выпить стакан коньяку, Мак-Элпайн впервые догадался, что он начал прикладываться к бутылке. Само собой, не было никаких откровенных попоек, потому что тогда гонщик автоматически исключается из состава соревнующихся на треках мира, не было шумных компаний, все было скрытно и хитро. Харлоу предпочитал пить в одиночестве, выбирая для этого места укромные, где его никто не мог застать. Про это Мак-Элпайн узнал со временем, наняв для слежки за Харлоу специального человека, ходившего за ним по пятам. Однако, обнаружив слежку по своей проницательности или от везения, он ловко избавлялся от наблюдения, всякий раз исчезая из виду, поэтому следившему удалось только раза три пройти за ним до маленького винного погребка, затерянного в окружающих треки Хоккенхайма и Нюрбергринга лесах. В этих трех случаях Харлоу просто пробовал спиртное, деликатно, с завидной умеренностью потягивая содержимое маленького стаканчика, что для гонщика «Формулы-1» вовсе недостаточно, чтобы потерять свои спортивные качества. Но то, что он так успешно и тщательно старался отделаться от слежки, для Мак-Элпайна было доказательством душевной смуты, неустойчивости и скрытного пьянства Харлоу. И в довершение ко всему Мак-Элпайн поведал, что в последнее время появилось еще одно тревожное подтверждение постоянного пьянства и пагубного пристрастия Харлоу к шотландскому виски.

Даннет ничего не говорил, пока не убедился, что Мак-Элпайн, видимо, не намерен распространяться на этот счет.

— Подтверждение? — спросил он. — Какое еще подтверждение?

— Обоняние — вот какое.

— Я ни разу не почувствовал запаха, — помолчав, сказал Даннет.

— Это потому, Алексис, — доброжелательно объяснил Мак-Элпайн, — что вы совершенно не чувствуете запахов. Вы не чувствуете запаха масла, не чувствуете запаха горючего, не чувствуете запаха горящих шин. Как же вы можете почувствовать запах шотландского виски?

Даннет склонил голову в знак полного согласия.

— А вы ощутили какой-нибудь запах? — спросил он. Мак-Элпайн отрицательно покачал головой.

— Отлично, так в чем же тогда дело?

— Он избегает меня теперь, — сказал Мак-Элпайн, — а ведь мы дружили с Джонни и довольно крепко. Теперь же всякий раз, как он оказывается рядом со мной, от него несет ментоловыми таблетками. Разве это вам ничего не подсказывает?

— Ерунда, Джеймс. Это не доказательство.

— Возможно, и нет, но Траккиа, Джекобсон и Рори подтверждают то же.

— Ну и нашли беспристрастных свидетелей. Если Джонни заставят уйти, кто выдвинется в команде «Коронадо» в гонщики номер один с хорошими шансами вскоре выйти в чемпионы? Кто, как не наш Никки. Джекобсон и Джонни никогда не были приятелями и в хорошие времена, а нынче их отношения вообще ухудшились: Джекобсон недоволен поломками его машин, а еще более недоволен заявлениями Харлоу о том, что механик здесь ни при чем, потому что сразу возникает вопрос о его хорошем знании машин. Ну а что касается Рори, так он возненавидел Джонни, если говорить откровенно, потому, что злится на него из-за Мэри, из-за его отношения к ней, а больше оттого, что после всех событий она нисколько не изменила своего отношения к нему. Я подозреваю, Джеймс, что ваша дочь единственная из всех, кто безраздельно верит в Джонни Харлоу.

— Да, я знаю. — Мак-Элпайн помолчал и добавил проникновенно: — Мэри была первая из всех, кто заговорил со мной об этом.

— О, Иисус! — Даннет сокрушенно оглядел трек и опять повернулся к Мак-Элпайну. — Значит, выхода нет. Вам придется удалить его. И предпочтительно сегодня.

— Нет, Алексис. Разница между нами в том, что вы узнали все это только сегодня, а я уже какое-то время размышлял над этим. Так что имел время разобраться. Я дам ему еще одну попытку выступить на Гран При.

Станция машин в сумерках походила на последнее прибежище бегемотов доисторических времен. Огромные транспортеры для перевозки по всей Европе гоночных машин, запасных частей и передвижных ремонтных мастерских, будто фантастический образ всеобщей гибели техники, застыли во мгле. Безжизненное скопление неосвещенных машин. Таким был бы парк машин, если бы не одинокая фигура, бесшумно проскользнувшая в ворота.

Джонни Харлоу не скрывал бы своего присутствия от глаз случайно увидевшего его здесь, если таковой оказался бы. Помахивая маленькой парусиновой сумкой, он пересек автомобильную стоянку и остановился возле одного из огромных «бегемотов», на котором сзади и с боков было выведено слово «Феррари». Он даже не стал торкаться в дверь транспортера, а сразу извлек из сумки связку ключей самой причудливой формы и через несколько секунд отомкнул замок. Он влез внутрь, и дверь за ним мгновенно закрылась. Минут пять Джонни терпеливо наблюдал в одно и другое окошки, расположенные в боковых стенках транспортера, друг против друга, не видел ли кто-либо его незаконное вторжение. Судя по всему, его никто не видел. Убедившись в этом, Харлоу извлек плоский карманный фонарик из полотняной сумки, включил свет, остановился возле ближайшего к нему «феррари» и принялся внимательно его обследовать.

В тот вечер в вестибюле гостиницы собралось человек тридцать. Среди них были Мэри Мак-Элпайн и ее брат, Генри и двое рыжих близнецов Рэфферти. Все оживленно и громко обменивались мнениями.

Гостиницу отдали, на уик-энд командам — участникам международных гонок на Гран При, и гонщики особо не стеснялись в выражениях. Все уже — и гонщики, и механики — сняли свою рабочую одежду и переоделись в вечерние костюмы, — как и полагается к обеду, до которого было не так далеко. Генри среди них особо выделялся, наряженный в серый крапчатый костюм с красной розой в петлице. Даже его всегда торчащие усы были расчесаны. Мэри сидела рядом с ним и с Рори, который их несколько сторонился и читал или делал вид, что читает, журнал. Мэри сидела безмолвно, без улыбки, машинально сжимая и вертя одну из тростей, заменивших ей костыли. Неожиданно она повернулась к Генри.