— Филипп де Вилларе был моим отцом.

— Ну конечно, теперь я вспомнила, — воскликнула Оркис. — Что же, я полагаю, вы не горите желанием потрудиться на их хлопковых плантациях, или что там они выращивали? — насмешливо взглянула она на него.

— Ни малейшим, — в тон ей ответил Андре. Он подумал, что Жак слишком рано упомянул о богатстве его дяди и постарался отвести разговор от этой темы, чтобы не настораживать Оркис.

— Я поражен вашей красотой, мадам! — начал он. — Я слышал о том, как вы очаровательны, еще до своего отъезда в Америку. О вашей красоте говорят даже в Бостоне. Но теперь я вижу, что никакие слова не способны передать вашей красоты.

Оркис подалась навстречу ему и мимолетно коснулась его руки. Андре показалось, что его кожи коснулась прицеливающаяся к броску змея, и по его телу прокатился волной чувственный огонь.

Сощурив глаза, Оркис плотоядно приглядывалась к молодому человеку. Он почувствовал, будто уже переодет в обтягивающую униформу, в которую похотливая красавица любила рядить счастливчиков, причисленных к ее свите.

— Вы поужинаете вместе со мной, — тоном, не терпящим возражений, объявила Оркис. — Правда, я уже обещала этот вечер другому офицеру, но теперь я передумала.

Она обратилась к спутнику Андре:

— Жак, дорогой, уходя, скажи, пожалуйста, моим слугам, чтобы меня сегодня никто не беспокоил. Никто! Понял?

— Я непременно передам твое распоряжение лакеям. Мне остается лишь надеяться, что бог убережет меня, если я встречу отвергнутого офицера — вдруг бедняга с горя надумает помахать саблей у меня перед носом.

— Ну тебе-то в любом случае ничего не грозит, — отмахнулась Оркис. — Все знают, что здесь тебя считают незаменимым!

Андре оставалось лишь догадываться, какие заслуги позволяют мулату разговаривать с высокопоставленной особой так фамильярно.

Поцеловав руку Оркис, Жак направился к выходу.

— Вы счастливчик, Андре! — многозначительно сказал он, кивая на прощание.

— Я не могу поверить в свою удачу, — отозвался Андре, но дверь уже закрылась, Понимая, что от него требуется, он присел на кровать лицом к хозяйке.

— Вы очень красивы, мой друг, — нараспев протянула она. — И вы действительно такой мужественный, каким кажетесь?

— Во всяком случае, мне хотелось бы на это надеяться, — сказал Андре. — Ведь вы, экзотическая орхидея, сама женственность!

Он почувствовал жадные прикосновения ее рук. Заинтригованный ее смелостью, не в силах устоять перед призывной улыбкой этой женщины, Андре склонился над смуглокожей красавицей.

Она впилась губами в его рот, словно стремилась утолить мучительную жажду, и Андре сквозь тонкую ткань камзола ощутил у себя на спине уколы острых ноготков темпераментной женщины.

Заглянув на свою беду в ее глаза, Андре почувствовал, как опрокидывается в манящую бездну. Ему показалось, что где-то там, в их глубине, плещет расплавленная лава, и тот же жар залил все его тело.

Затем в его голове разорвались тысячи фейерверков, и мысли оставили его.

Андре и Оркис чудесно поужинали на открытой террасе, где только звезды видели их, озаренные теплым отсветом множества свечей в трех золотых канделябрах.

Если не считать успокаивающего журчания воды в фонтане да разноголосицы тропических лягушек, оживших в ночной прохладе, вокруг не раздавалось ни звука. Человеческие голоса не доходили в этот райский уголок.

Андре, наслаждавшийся за ужином креольскими деликатесами, выпил, по настоянию Оркис, бокал тепловатого напитка, который, как он позднее узнал от хозяйки, назывался «настойкой дьявола».

Это было совершенно особенное вино со странным горьковатым привкусом и терпким запахом, не похожее ни на один из известных Андре напитков.

Осушив бокал, Андре почувствовал жар во всем теле, ощутил, как у него вибрирует желанием каждый нерв. Пульс первобытной страсти достиг в нем такой мощи, что он начисто забыл о чем-либо, кроме Оркис. И хотя где-то в глубине сознания Андре помнил, что влечение к этой опасной женщине было противоестественным, он не мог ему противиться.

Несколько часов спустя, когда любовники лежали совершенно опустошенные на огромной кровати в покоях Оркис, Андре, заставив себя припомнить цель своего визита, сказал:

— Как бы мне хотелось надеть на твою шею изумрудное ожерелье, хоть оно и померкнет перед зеленью твоих глаз! А твои уши я украсил бы серьгами из самых ярких рубинов, не беда, что они не сравнятся красотой с твоими губами. Но я беден, у меня совсем нет денег.

— Деньги меркнут по сравнению с истинным мужеством, — полусонно пробормотала Оркис.

— Как ты думаешь, сокровища де Вилларе могли остаться в имении? — осторожно спросил Андре, решивший во что бы то ни стало добиться сколько-нибудь определенного ответа.

— То есть ты спрашиваешь, успел ли император выдоить все из этой плантации, как он выдоил из других?

Она рассмеялась, и ее смех показался Андре зловещим.

— Он хитер, мой Жан-Жак, — продолжала Оркис. — Он разыскивает любые тайники, все местечки, где белые люди прятали свои ценности в надежде, что наступит время и они вернутся. Но, как всегда говорит император, им и так достанется много золота — на том свете. А на этом деньги им не понадобятся.

— Мне бы они очень пригодились именно на этом свете, — шутливо возразил Андре.

— Ты владеешь другим сокровищем, которое очень пригодилось бы мне в эту минуту, — заметила Оркис.

Она обернулась к Андре и вновь разожгла в нем огонь, который, как ему казалось минуту назад, уже иссяк.

Позднее он вернулся к начатой теме:

— Помоги найти то, что по справедливости, если не по закону, принадлежит мне. Почему бы моему папаше хоть после смерти не расплатиться за свои удовольствия, раз при жизни он не пожелал признать во мне сына? Оркис брезгливо сморщилась:

— Все белые — одинаковы, они жадные и подлые, как шакалы, — заметила она. — Разве мы не правы, что очищаем остров от этой плесени? Мы истребили почти всех. А тех, кто еще остался, ждет судьба, которая будет пострашнее старушки с косой.

В словах Оркис звучала жестокость, которой ее наверняка заразил Дессалин. Возможно, она не задумывалась над смыслом своих слов, но Андре было неприятно слышать отвратительные угрозы из уст красивой женщины и видеть в ее глазах блеск восторга, порожденного воспоминаниями о свершившихся казнях. По-видимому, император подобрал себе подружку по интересам.

Андре напомнил себе, что от него, вероятно, ожидается сочувствие воинственным речам. Он должен ненавидеть белых не меньше, чем негры, одержавшие верх над своими бывшими хозяевами.

— Умоляю, помоги мне отомстить злодею, для которого моя мать значила не больше, чем сорняк на его плантации: сорвал — бросил. И вот родился я — ни черный, ни белый, всем чужой в этом враждебном мире.