Последствия не заставили себя ждать. Я молча показала Кшиштофу тест на беременность, на котором красовались две толстые полоски. Сию радостную весть он принял и глазом не моргнув: «поженимся, и все тут». Я пожала плечами, и через месяц мы втайне от всего мира – до сих пор удивляюсь собственной глупости! – расписались.

Уже со свидетельством о браке и с обручальными кольцами на пальцах мы отправились сообщить чудесную весть нашим родителям.

Мои были несколько… шокированы: «Но, Кинга, дорогая, как же так? Как же учеба?» – а вот старики Кшиштофа впали в бешенство. Сначала его отец заявил мне, что я шлюха и специально залетела, чтобы заграбастать их сыночка; а вдруг – зная мою репутацию – это вообще не его ребенок? Таких, как я, мол, кастрировать нужно! Или на костре сжигать! Или и то, и другое – в любой последовательности… Да где же, дескать, у сыночка были глаза, как же это он связался с потаскухой, которая перед первым встречным ноги раздвигает?! «Перед вами же не раздвинула, – заметила я, – может, это вас так и злит?» За эту реплику я едва не получила от свекра по морде.

Словом, пришлось удрать на лестничную клетку, но через запертую дверь двухуровневой квартиры в элитной многоэтажке я сумела расслышать продолжение сцены. Сыночек расплакался, мамочка принялась его утешать: «Можно ведь и развестись», – а отец тут же начал звонить лучшим юристам с вопросом, возможно ли объявить брак недействительным. «Нет? Потому что брачующиеся уже вступили в телесную связь? А если это не его ребенок? Все равно нет? Черт, что за хреновы законы в этой стране!!!»

И, похоже, только там, на темной лестничной клетке, я осознала: во что же это я влипла? До сих пор помню дрожь испуга, пробежавшую по позвоночнику, словно я предчувствовала самое худшее. Вдруг я согнулась пополам, меня вырвало на сверкающий кафель пола, и у меня открылось кровотечение.

Ребенка я потеряла, зато получила мужа и ненавидящих меня свекров.

Ася, все это время слушавшая молча, осторожно спросила:

– Но ведь… но ведь если ты уже не была беременна, а Кшиштофа не любила… может, стоило развестись?

Кинга посмотрела на нее долгим взглядом.

– А кто сказал, что не любила?

– Я так подумала… Ты так говоришь о нем…

– Это сейчас я так о нем говорю. Сейчас я его и впрямь ненавижу, и у меня есть на то причины, но тогда… тогда нам было хорошо вместе. У нас была отдельная квартира – правда, недалеко от свекрови, которая день за днем лила собственному сыну в уши яд о том, с какой распутницей он связался, и от свекра, который знай себе твердил, что его мальчик мог бы стать большим человеком, кабы не эта пронырливая шлюха, вынудившая его жениться… Разумеется, велись сии глубокомысленные беседы в мое отсутствие; лишь во время семейных ссор мой супруг слово в слово повторял мне то, что говорили его родители. Впрочем, в непосредственном общении со мной и свекор, и свекровь вдруг стали необычайно любезны… У меня по-прежнему была любимая учеба и работа, которую я воспринимала как хобби, как воплощение мечтаний, а не как тупую пахоту, – хотя поверь, Ася, перекапывать садовые участки и сажать там по несколько десятков растений – нелегкий кусок хлеба. Зато и удовольствие от работы – огромное! Это-то и позволяло мне забыть о потерянном ребенке, об утраченной юности и свободе – да-да, свободы мне тоже недоставало, хотя Кшиштоф так и оставался подкаблучником. Лентяем он тоже оставался. Договоренность была такова: его старики дают половину бабок на квартиру, а об остальном забочусь я. Их сыночек должен быть накормлен и обстиран, кредит за квартиру – оплачен. Квартплата, вода, электричество – с этим разберемся, а «разберемся» – значит, заплатит Кинга. Дескать, не жалуйся, потаскуха: что хотела, то и получила.

– Бо-о-оже, – недоверчиво пробормотала Ася. – Послушай, ты не похожа на женщину, которая позволила бы собой помыкать.

На лице Кинги обозначилась легкая усмешка. За столом, накрытым белоснежной скатертью, с серебряными столовыми приборами в руках, в черном бархатном платье с кружевом она была похожа на молодую леди, сошедшую с полотна художника-романтика, а не на женщину, оказавшуюся – по неизвестным пока еще Асе причинам – в мусорном отсеке дома, с упаковкой снотворного и бутылкой водки в руках, в обществе бурого кота.

– А мной никто и не помыкал. По крайней мере, напрямую. Мне поставили ультиматум, и я его приняла. Скажи я «нет», мы бы наверняка мыкались по съемным гостинкам, и… тоже было бы замечательно.

– Слушай, Кинга! – вдруг вспылила Ася. Кинга рассказывала свою историю настолько циничным тоном, настолько без эмоций, что верилось с трудом. За этой легендой о красавице и чудовище было что-то еще, какое-то двойное дно! И Ася хотела его найти, а не выслушивать бесконечно глупости об увальне Кшиштофе и психованных свекрах. – Можешь вешать лапшу на уши кому угодно: судье на бракоразводном процессе, родителям, удрученным судьбой дочери, таксисту, который увозил тебя из квартиры, ставшей чужой, на улицу, – кому угодно, но не мне! Я наслушалась сотни, если не тысячи, слезливых историй, но от твоей – пардон, подруга, – хочется блевать! Учти, мы с тобой обе были тесно – и даже весьма тесно – знакомы с одним и тем же мужиком. Не раз и не два мы – как ты не преминула мне напомнить – делили с ним постель. Да, он поливал тебя грязью, но это и понятно – я охотно слушала эту грязь: ведь любовница вряд ли станет внимать хвалебным одам в честь жены, которой наставляют рога. Единственное, в чем он ни разу тебя не упрекнул, так это в глупости. А по твоему рассказу получается, что ты была глупой курицей из глухой деревни, которая вкалывала, чтобы содержать мужа-тунеядца, а когда тот возвращался из пивбара, так еще и тапочки ему в зубах приносила! Что, скажешь, такая вот ты законченная идиотка? Будешь меня дурачить – я оставлю тебя в обществе твоего беспородного друга, а сама отправлюсь на долгую прогулку. Вся эта история тебе просто-напросто не подходит! У тебя в глазах – интеллект, а не идиотизм!

Эту тираду Кинга выслушала совершенно спокойно. Ася швыряла явные оскорбления, а у нее даже веки не задрожали. Что ж, Кинге в своей жизни пришлось выслушать немало оскорблений, и она уж привыкла пропускать их мимо ушей. А сейчас смотрела на хозяйку, слегка прищурившись, взвешивая: сказать правду или нет? Признаться ли кое в чем, что намного хуже, чем дурацкий залет и брак с Кшиштофом Крулем, или оставить секрет на потом?

Кинга усмехнулась – криво, одним уголком рта. Интересно, как отреагирует Ася, услышав очередное откровение…

А та, не дождавшись ответа, внезапно поднялась из-за стола, швырнув салфетку, и направилась в прихожую, действительно намереваясь надолго уйти, как и грозилась.

Кинга стояла в дверях и наблюдала, как женщина резкими, сердитыми движениями накидывает на плечи куртку, натягивает сапоги, наматывает на шею шарф и надевает шапку.

– Где оставить ключи? – спросила Кинга совершенно бесстрастным тоном.

– Доедай свой завтрак! Я вернусь. Хочу выскочить на несколько минут. Тебя вышвыривать я не собираюсь.