сумерках поволок истекавшего кровью Николая к берегу.

— Брось, брось меня, Петро! — просил между стонами Байгушев. — Со мной тебе не уйти!

— Черта с два! — хрипел в ответ мокрый от пота Петр. — Уйдем, брат, еще как уйдем! Да и вернемся вскорости! Вот увидишь!..

Ледяная вода обожгла — это было глубокой осенью, — Байгушев застонал громче. Шумно пыхтя, ругаясь на чем свет стоит, отделенный упорно тащил за собой Николая. И вытащил-таки на восточный берег, где находилось небольшое разрушенное селение. И не только раненого, а и его автомат, свою бронебойку.

Немцы спохватились поздно. Когда они показались на берегу и открыли огонь, отделенный вместе с Байгушевым уже укрылись за стеной крайнего дома.

После госпиталя Николаю удалось попасть в прежний полк, в свою роту.

— Жив? — спросил отделенный при встрече.

— Как видишь.

— Цел?

— Вполне.

— Тогда повоюем… — закончил разговор Петр и отошел по своим делам.

Оба больше никогда не вспоминали вслух тот бой на Угре, студеную воду реки. А стали большими друзьями. Если теряли друг друга из вида, то после боя каждый первым делом искал другого. И странно: когда находили, то ничем обычно не выказывали свою радость, лишь облегченно вздыхали и расходились.

Такой была фронтовая дружба двух солдат…

— Трое-то? — очнулся от задумчивости Подобаев. — Саперы. В одном месте дамбочку надо колыхнуть. Дот, что ли, успели там немцы сотворить. Нашим никак вперед не пройти.

— А тюк какой-то, что это?

— Много будешь знать — состаришься, — засмеялся отделенный. — Лодка надувная.

— И я пойду с вами?

— Э, нет. Лодка мала. Саперы да еще двое.

— Значит…

— Хватит! Я с ними пойду. А ты и остальные будут прикрывать в случае чего. Идем!

Полусогнувшись, гуськом потянулись к дамбе. Во мраке блеснули майорские погоны, грубый голос властно прокричал:

— Быстро! Не задерживаться! Передовой отряд метрах в двухстах!..

Примерно посередине дамбы, на ней и в воде около нее плескались фонтанчики разрывов. От каждого такого фонтанчика мгновенно возникала яркая дорожка прямо к Байгушеву и так же мгновенно исчезала. Когда на «той» — западной — стороне вспыхивала ракета, огненная дорожка от нее лежала на черной поверхности воды долго, широкая, лишь слегка колышущаяся на легких волнах.

Пробирались вдоль дамбы у самой воды. Миновали воронку, вырытую снарядом в теле дамбы. В ней сидел телефонист, надрывно кричал:

— Ястреб, Ястреб!.. Отвечай, Ястреб!..

На несколько секунд смолкал, прислушивался, зажимая ладонью второе, свободное ухо, чертыхался и снова принимался за свое:

— Ястреб, ты меня слышишь?..

Наверное, «Ястреб» не слышал. Они довольно долго пролежали неподалеку от воронки, а телефонист охрипшим голосом то и дело взывал к неведомому «Ястребу» и все безуспешно.

Насыпь надежно прикрывала их с одной стороны. Как-то успокаивало то, что земля не только под ними. Стоило лишь немного накрениться влево — здесь тоже земля, «тело» этой самой почти отвесно поднимавшейся вверх дамбы. Чужая земля, камни, но в случае чего только она могла укрыть солдата от беды.

Неожиданно дамба оборвалась. Байгушев с трудом разглядел вздыбленную в небо ферму моста. «Ага! Первый рукав реки! — догадался он. — Дошли!..»

У фермы суетилось немало людей. Саперы. Они наводили мост.

Низко, еле выступая из воды, темнели прямоугольники понтонов. «Здорово! Успели! Пехоте есть где пройти!..» Только мелькнула эта мысль, как по цепочке передали:

— По одному, бегом!..

Вслед за отделенным Байгушев ступил на шаткий настил временного моста, побежал. Он был уже на другой стороне, когда позади грохнуло, сильно толкнуло в спину. Тело стало невесомым, ноги потеряли опору. Байгушев шлепнулся лицом в липкую прибрежную грязь, тут же повернулся набок, вскочил.

Осколки его не задели. Пока отплевывался грязью, забившей рот, протирал рукой глаза, услышал протяжный дикий вскрик:

— А-а-а-а!..

Потом крик оборвался.

— Готов!.. — пробасил кто-то, невидимый в темноте.

Временный мост был цел. Только понтоны бешено раскачивались на крутых волнах, возникших от близкого разрыва снаряда. Мост был пуст. Кого-то воздушной волной сбросило в воду.

— Кончился парень! Не дошел!.. — повторил тот же бас.

«Не дошел?! — У Байгушева заколотилось сердце. — Не дошел?! А до победы рукой подать! Как говорил Петро: «Вот отгремит последний выстрел, смолкнет эхо…» А ведь и другие не дойдут!..»

И вдруг перед глазами в темном мареве мелькнули белокурые волосы, бледное испуганное лицо. «Наташик!..» И сердце будто замерло, перестало биться.

Страх, самый настоящий животный страх овладел Байгушевым. А если и он не дойдет! «Не дойдет… не дойдет… не дойдет…» — эта ужасная и единственная мысль билась в сознании. Нескоро расслышал призыв отделенного:

— Вперед, вперед!..

— Петро! — позвал Николай.

Наверное, выговорил имя он невнятно, Петр не отозвался.

До второго рукава было еще далеко, когда трасса пулемета, бившего куда-то в сторону от дамбы, по реке, неожиданно хлестанула по насыпи. Глухое чмоканье пуль в воду, визг рикошета…

Солдаты попадали. Падали «по инерции», уже после того, как трасса погасла.

Байгушев лежал потный, тяжело дышал. «Не дойти!..» Надо подниматься, а руки, ноги стали словно ватные. Ужас перед тем, что, как он считал, должно было неизбежно с ним случиться, не покидал его. В отчаянии крикнул:

— Петро!..

Отделенный подполз к нему. Совсем близко от себя Николай увидел измазанное грязью его лицо.

— Чего ты зовешь?

— Я… — Теперь, когда друг был рядом, признаться в невольном страхе, охватившем его, Байгушев не смог. — …Я с вами поплыву, ладно?

— Еще чего! Сказал уже — группа заранее готовилась. А ты будешь с остальными.

Он отвернулся, привстал.

— Вперед, вперед!..

Такого с Байгушевым еще не было. Нельзя сказать, что он прежде не знавал чувства страха. Разное в боях бывало. Однако служил честно, был настоящим солдатом. Но вот так, чтобы животный страх охватил его вдруг, обволакивал липкой, мерзкой дрянью не только тело, но и сознание, — такого с ним еще не случалось.

Николай спешил за впереди идущими, спотыкался, падал, снова поднимался. Он делал то же, что и остальные солдаты. И так же. Но понимал, что сейчас он не тот, не прежний Байгушев, да и поступал порой не совсем так, как другие. Невольно он кланялся даже далеким трассам. Втягивал голову в плечи и тут же боязливо оглядывался по сторонам — не видят ли этого его товарищи.

Стыдно было перед ними, перед самим собой. И в эти минуты он не мог понять, что же это с ним такое творится…

Ближе ко второму рукаву Одера огонь стал плотнее, разрывы снарядов чаще. А тревожное состояние, в котором пребывал Николай, не проходило.

Движение приостановилось. Впереди на черной поверхности воды заколыхался продолговатый округлый предмет. «Лодку надувают!» — догадался Николай. Ему представилось, что как только уплывет Петро, он останется один, совсем один в этом