представляю из себя весьма унылое зрелище. Пластырь со лба убрали, и скрытый под ним шрамик оказался очень аккуратным, едва заметным. Синяк почти пропал с лица, а современная тональная основа, нанесенная поверх зеленоватой базы, сотворила настоящее чудо. Но даже несмотря на это, выглядела я как-то… жалко. Даже не представляла, что можно выглядеть жалко в таких дорогих шмотках.

«Не выступай», – сказала я себе и показала зеркалу язык, словно этой шалостью мстила то ли себе, то ли Анне.

Разговор с журналистом был назначен на четыре, и при нем присутствовал Владимир, который вез меня из больницы. Его функции явно были обширнее, чем у простого шофера. Отец так и не пришел, несмотря на обещание. Был занят? Вероятно.

Мы ждали посетителя в гостиной, и, когда он вошел, мне стало еще больше неловко за мой наряд. Он был еще довольно молод, вероятно, слегка за тридцать. Некрасивый, с растрепанными темными волосами, но с обаятельной улыбкой. На его защитного цвета футболке красовался штрихкод с надписью: «Совершенен». И смотрелся в нашей помпезной гостиной он так же уместно, как танк в бальном зале.

– Добрый день, – поздоровался он, и я отметила, что взгляд у него очень цепкий. – Петр Симонов, корреспондент.

Мы сели друг напротив друга в кожаных креслах, где можно было, пожалуй, даже спать. Владимир встал за моей спиной, словно достаточно хлипкий на вид журналист мог неожиданно броситься на меня и причинить вред.

– Я могу называть вас Мика? – поинтересовался журналист.

– Да, – ответила я, уже привыкнув именно к этой форме имени.

– Как вы себя чувствуете?..

Владимир кашлянул, журналист едва заметно, уголком рта, улыбнулся и перешел к вопросам из согласованного списка.

Я отвечала на них так, как было отрепетировано. Почти ничего не добавляя от себя.

– Вы скучаете по Лондону? – вдруг спросил журналист по-английски.

– Нет, – ответила я автоматически, но, вспомнив о требованиях отца, расширила: – Я рада вернуться на родину и планирую связать свое будущее именно с Россией.

– Пожалуйста, говорите по-русски, – вмешался в наш диалог Владимир. Кажется, он не знал английского и сейчас заметно напрягся. – Господин Симонов, вынужден напомнить вам, что вы второй раз отступаете от регламента, и на этом наша встреча может закончиться.

– Простите, – журналист взмахнул рукой, словно отгонял назойливую муху. – Очень приятно беседовать с Микой, а я так давно не был в Лондоне, что не удержался. Так захотелось поговорить на языке великого Шекспира… А что вы думаете о покушениях на вас? – спросил он вдруг тоже по-английски, но с такой интонацией, словно цитировал как минимум сонет.

Я вздрогнула. Слова пробивались в мозг будто через толстый слой ваты.

Покушения? О чем это он?

Я бы спросила, но тут заметила отца. Он стоял в дверях, и лицо у него было мертвенно-белым.

– Вон! – проговорил он негромко, но отчетливо. – Откуда взялся этот проходимец? Это не тот журналист, которого мы ждали.

– Простите, – наш странный гость встал и поднял руки вверх, словно сдавался. – Алексей Ветров, независимый корреспондент, позвольте отрекомендоваться. Мой коллега Петр Симонов, который должен был взять интервью, внезапно заболел. Желудочные колики. Ну, с кем не бывает. Наверное, даже у миллиардеров бывают желудочные колики… Что, не бывает? Завидую.

Брови отца сошлись в линию, и я поняла, что он просто вне себя от ярости.

Владимир, очнувшись, схватил журналиста за плечо и потащил к выходу. Самозванец и не сопротивлялся, только в дверях оглянулся и посмотрел на меня как-то очень многозначительно.

– Алексей Ветров, – повторил зачем-то он. – Приношу вам, барышня, извинения за действия… Ой! – он дернулся от тычка сопровождающего. – А уж это классифицируется как…

– Уберите этого шута! Немедленно! – рявкнул отец, и Владимир, наконец, справившись с незваным гостем, вытолкнул его из комнаты.

А я осталась на месте, точно замороженная. Странный вопрос и последовавшая за ним отвратительная сцена абсолютно выбили меня из колеи.

– Мика, девочка моя, – отец подсел ко мне и мимоходом коснулся волос, словно погладил, – я очень огорчен, что тебе пришлось пережить такой неприятный момент. Видишь ли, этот ушлый бумагомаратель проник сюда обманом. К сожалению, чем выше положение, тем больше привлекаешь внимание всякой… шушеры, – явно смягчил он в последний момент характеристику.

Слышал ли отец вопрос про покушение? Понял ли? Не с этим ли связан его гнев? Спросить – страшно. Лучше уж потом. Вдруг та авария и вправду результат покушения, а отец не хочет меня расстраивать. Мозги ведь еще не пришли в норму. Вот и голова болит все время после выписки – настораживающий признак.

– Ничего страшного, – поспешила заверить я. – Он мне даже понравился… – и, глядя на напряженное лицо отца, поспешила перевести разговор на другое: – А скажи, Анна намекала, что я любила неформальную одежду. Я делала что-то плохое?

– Нет, что ты, – он покачал головой. – Это нормально, если молодежь носит рваные джинсы, делает пирсинг и татуировки и любит рок-концерты.

– Но у меня нет пирсинга и татуировок, – напомнила я.

– Вот видишь, какая ты молодец! – отец засмеялся. – Ну пойдем, тебе нужно отдохнуть после этого недоразумения.

Он явно избегал разговора о моем прошлом. Видимо, там все-таки было нечто неприятное.

В этот момент мне показалось, будто затылка коснулось ледяное дуновение ветра, между лопатками пробежала дрожь, а от медальона, спрятанного на груди, прошла горячая волна.

Что-то плохое. Что-то очень плохое было совсем рядом…

Красноярск, сентябрь, 1913 год

Проводив племянницу, Павел Силантьевич отправился прямиком в контору, где поверенный брата снова засел за бумаги, беспрестанно приставая с очередными вопросами. К обеду у Ваганова уже раскалывалась голова.

Как же это все неуместно, просто и не описать! Только недавно брата похоронили, а уже понаехали, вороны. Все теперь перекопают. Ну, дали бы ему хоть полгода времени, чтобы спокойно все в порядок привести. А теперь…

Оставив поверенного в конторе, он сел в пролетку и направился домой.

Семья уже отобедала, но жена велела накрыть для мужа поздний обед и сама села за стол напротив, подперев руками голову.

– Уехала? – спросила она, дождавшись, пока Павел Силантьевич, морщась, выхлебает свои щи и вытрет седые усы белоснежной крахмальной салфеткой.

– Уехала, – подтвердил он. – А эти все копают. Вцепились, как псы поганые в кусок мяса. Тьфу!

– И что? – жена замерла. В черном платье под горло она была похожа на готовую к прыжку пантеру, изображение которой имелось в книжке с экзотическими животными, подаренной как-то братом.

– А ничего, – Павел Силантьевич принялся разрезать мясо на множество мелких кусочков, каждый из которых нарезал еще мельче. – Всякое бывает. Слышал я, что эти железные дороги ого-го как небезопасны. Мало ли что с путником произойти