«Вы сами это слышали?»

«Да».

«Что еще?»

«Мальчик подошел ко мне и сказал: вы – мой дядя».

«Он назвал ваше имя?»

«Нет».

Гайрай добавил, что парнишка узнал сестру Вирпала. Он сказал: «Она моя сестра, Бала». Бесстрастное лицо Гайрая и монотонное перечисление других членов семьи Вирпала смутили меня. Встречи и разговоры с Айшвару, о которых шла речь, выражали эмоции не более, чем слышится в голосе маркетолога, который расспрашивает покупателя мыла о его предпочтениях при выборе товара. Единственное движение в комнате производил юноша с «опахалом», который энергично и, пожалуй, не в меру описывал им в воздухе восьмерки. (Мне все еще было жарко, но я чувствовала себя так, словно выиграла гонку Indy 500.) Я представила себе, что потеряла брата или племянника, а затем, через несколько месяцев, выяснила, что он возродился в образе мальчика из соседней деревни – да я бы не так об этом говорила! Я была бы полна волнения и благоговейного трепета. Возможно, так держаться их заставляла видеокамера. И, откровенно говоря, встреча с самим мальчиком нам еще только предстояла. Мы планировали увидеть его при следующей остановке – в деревне Буландшахар, где он должен будет впервые встретиться с отцом Вирпала.

Ближе к концу разговора Гайрая спросили, верит ли он сам, что Айшвару – его племянник, переживший новое рождение. Учитель ответил утвердительно и добавил, что это не первая реинкарнация, с которой он встречается в жизни. «В моей школе я узнаю многих детей – снова и снова».

Двое братьев Гайрая, с которыми мы побеседовали по окончании первого разговора, казалось, были не так твердо уверены в статусе мальчика, как сам новоявленный дядя. Оба сообщили, что мальчик не признал их.

«Так что вы обо всем этом думаете? – спросил доктор у третьего дяди, завершая разговор. – Вы верите, что этот мальчик был Вирпалом?» Третий дядя, одетый в белую майку и покрытый потом, пришел в затруднение: «Не могу сказать».

Утверждать, что индийцы верят в реинкарнацию, – это само по себе бессмысленно. Католики «верят», что они едят тело Христово во время причастия, но многие ли воспринимают это буквально?[8] В Индии я начала думать, что местные жители верят в перевоплощение так же, как христиане – в небеса, то есть более или менее отвлеченно. Большинство христиан не ожидают, что после смерти их домом станет гора облаков. Однако они могут веровать, не ограничивая себя буквальным смыслом: небесная жизнь может благодарно принять их или отвергнуть – в зависимости от поведения на Земле.

Я начала менять свое отношение к этому вопросу, проведя несколько послеполуденных часов за перелистыванием страниц «Законов Ману»[9] («The Ordinances of Manu»). Эти законы основываются на священном знании Вед и появились, как принято считать, за пять веков до Рождества Христова. «Законы Ману» охватывали практически все сферы. В них предусмотрены наказания за преступления. Например, «если человек низкого рождения плюнет на высокородного, то царь должен повелеть отрезать виновному губы, а если первый обрызгает второго, то отсечь следует пенис, а если на высокородного попадут ветры, пущенные низкородным, то последнему отрубают ягодицы». В этот же сборник законов были включены также правила гигиены и соблюдения здоровья. Например: «То, что расклевали птицы, и то, что остается зловонным после коров… то, на что попало чихание или заражено вшами, может быть очищено, если посыпать землей». Разумеется, в «Законах Ману» нашлось место и для переселения душ.

Во времена Ману реинкарнация считалась не абстрактным религиозным принципом, а чем-то вполне конкретным и влекущим за собой последствия с точки зрения закона. Если современный преступник может оказаться в калифорнийской государственной тюрьме Пеликан-Бей (Pelican Bay), то злоумышленник времен Ману мог получить срок в роли настоящего пеликана. В качестве примера могу привести закон о свидетельствовании 66 из главы XII «Законов Ману». «Человек может превратиться в цаплю, воруя огонь, и превратиться в осу, воруя домашнюю утварь; и воруя крашеную ткань, некто может возродиться дичью, называемой jivijivaka». Точно так же, воруя шелк, лен, хлопок, корову или черную патоку, вор в последующем рождении превращался соответственно в куропатку, лягушку, кроншнепа, игуану или птицу vagguda. Наихудшие же кармические последствия предусматривались для тех, кто «нарушал наставления гуру». Я не вполне себе представляю, что за всем этим кроется, но полагаю, что речь в «Законах» идет все-таки не об обивочных материалах, поскольку злополучный преступник приговаривался к тому, чтобы возрождаться «сотни раз в виде травы, кустов, виноградных лоз и животных, которые поедают зеленые побеги… и животных с их дикой жестокостью». И точно так же не считается мудрым брахман, который «не хранит верности своим правилам и правам», потому что такому, как он, предстоит переродиться в дух Улька-мукха, пожирателя отбросов».

Вот что я хочу сказать после донкихотского пробега по смущающим ум страницам «законов Ману»: реинкарнация традиционно понимается в Индии как нечто вполне реальное, а не аллегорическое. Деревенские жители, с которыми я встречалась на этой неделе, задавались вопросом, могут ли рождаться вновь умершие, не более, чем мы спрашиваем себя, подвержены ли трупы разложению. Вирпалу предстояло вновь прийти на эту землю в чьем-то теле – так почему не в обличье Айшвару? Не берусь утверждать, что события в описываемых случаях реинкарнации лживы. Я только говорю о том, что ни один из сельских жителей не мог судить о них в достаточной мере критично. И, наконец: «никто не должен по собственной воле оставаться рядом с нанесенной мазью» («Законы Ману». глава IV, закон 132).

Дорога, ведущая в Буландшахар к дому родителей Вирпала, проходила через широко раскинувшийся базар под открытым небом. Перерождение происходило по всему рынку. Восемь стареньких мотороллеров Vespa стояли в грязи рядом с ремонтной мастерской в ожидании новых двигателей. На туфлях меняли подметки. Электровентиляторы потрошили и заставляли работать с новой начинкой. Мальчик вел велосипед, покрытый отвратительной ржавчиной, с сиденьем, опущенным на металлическую раму. Вероятно, он направлялся к палатке вендора. Последний смотрел на все с видом абсолютно скучающего человека. Рядом на натянутую между двумя деревьями веревку, как браслеты, были нанизаны колесные ободы без шин. Фруктовые ряды, горы кастрюль и мисок, шеренга чистых фаянсовых унитазов – ничто из выставленного на продажу не представляло особого интереса. Картинки бесконечно чередовались, но главное оставалось неизменным.