наставников и прежнее миросозерцание, он уже не мог работать с прежним убеждением свято исполняемой обязанности на чуждом ему поприще. Врожденная добросовестность и честность отношения к долгу выражались только в том, чтобы работать для избежания наказания, для достижения чина титулярного советника, без малейшей любви и интереса к делу. К музыкальному призванию и он сам, и окружающие относились еще с недоверием. Перед ним впереди все смешалось: он сам не знал, куда идет, а вместе с тем, с переходом от юношества к молодости, проснулись в душе бурные порывы к жизненным радостям. Будущее стало рисоваться полем нескончаемого празднества, и, так как ничто уже не сдерживало его более, он отдался влечению безраздельно.

С неудержимою порывистостью страстной натуры он отдался легкомысленному отношению к жизни и для постороннего наблюдателя представлялся просто очень веселым, добродушным и беззаботным малым без каких бы то ни было серьезных стремлений и целей существования.

Изменившаяся семейная обстановка не только не сдерживала его на этом пути, но скорее поощряла»[20].

Семейная обстановка изменилась после того, как в июне 1854 года от холеры умерла Александра Андреевна. «Это было первое сильное горе, испытанное мною. Смерть эта имела громадное влияние на весь оборот судьбы моей и всего моего семейства. Она умерла в полном расцвете лет, совершенно неожиданно, от холеры, осложнившейся другой болезнью. Каждая минута этого ужасного дня памятна мне, как будто это было вчера»[21]. Дети могли бы остаться полными сиротами, потому что Илья Петрович тоже заболел холерой, но он выжил.

Семьи как таковой не стало. «От прежней семейной жизни не оставалось никакого следа не только потому, что четверо детей были в закрытых учебных заведениях, но главным образом потому, что выразитель ее духа и направления умер в лице Александры Андреевны. Илья Петрович по природе своей был слишком мягок и податлив, чтобы “вести семью”. Он умел только любить ее тою любовью, которая балует да ласкает и, не заглядывая в грядущее, заботится об настоящем. Он готов был четвертовать себя для счастья каждого из своих детей, но счастье это видел в отсутствии невзгод данной минуты. Он, конечно, при этом всем сердцем хотел, чтобы дети его были такими же честными и хорошими людьми, какими были он сам и их покойная мать, но сознательно направлять к этой цели он не умел и нужного педагогического чутья для этого не имел»[22].

Вместо утраченной семьи появилось некое подобие новой. Илья Петрович, вся прежняя семья которого свелась лишь к двум малолетним близнецам, пригласил для сожительства своего брата Петра Петровича со всем его многочисленным семейством. По воскресеньям и праздникам у братьев Чайковских было весело – собиралось большое количество молодежи, устраивались танцы и разные забавы, а душой всего сборища и зачинщиками любого веселья были Петр и его двоюродная сестра Анна Петровна, которую молодежь, несмотря на разницу в возрасте, называла Аннетт.

Не всякая дружба, завязавшаяся в юности, сохраняется на всю жизнь, и не всякая дружба оставляет в жизни глубокий след. Другом на всю жизнь стал для Петра Ильича Алексей Апухтин, который в 1877 году посвятил ему трогательное стихотворение:

Ты помнишь, как, забившись в «музыкальной»,

Забыв училище и мир,

Мечтали мы о славе идеальной…

Искусство было наш кумир,

И жизнь для нас была обвеяна мечтами.

Увы, прошли года, и с ужасом в груди

Мы сознаем, что все уже за нами,

Что холод смерти впереди.

Мечты твои сбылись. Презрев тропой избитой,

Ты новый путь себе настойчиво пробил,

Ты с бою славу взял и жадно пил

Из этой чаши ядовитой.

О, знаю, знаю я, как жестко и давно

Тебе за это мстил какой-то рок суровый

И сколько в твой венец лавровый

Колючих терний вплетено.

Но туча разошлась. Душе твоей послушны,

Воскресли звуки дней былых,

И злобы лепет малодушный

Пред ними замер и затих.

А я, кончая путь «непризнанным» поэтом,

Горжусь, что угадал я искру божества

В тебе, тогда мерцавшую едва,

Горящую теперь таким могучим светом.

У талантливого автора каждое слово к месту и со значением. В этом стихотворении заключена вся жизнь Петра Ильича (по состоянию на конец 1877 года). Здесь и «мечты о славе идеальной», и «настойчиво пробитый путь», и «ядовитая чаша славы», и «месть сурового рока» (обо всем будет сказано в свое время). Лишь о своей персоне поэт отозвался скромно, назвав себя «непризнанным». Да, Апухтина не причисляли к сонму отечественных классиков, хотя в некоторых своих произведениях он превзошел самого Лермонтова, но он был и остается известным поэтом, а его «Ночи безумные», положенные на музыку Петра Ильича, по праву считаются классическим образцом русского романса (вот вам пример того, как дружба двух одаренных людей идет на пользу не только им, но и всему человечеству).

Ночи безумные, ночи бессонные,

Речи несвязные, взоры усталые…

Ночи, последним огнем озаренные,

Осени мертвой цветы запоздалые!

Пусть даже время рукой беспощадною

Мне указало, что было в вас ложного,

Все же лечу я к вам памятью жадною,

В прошлом ответа ищу невозможного…

Вкрадчивым шепотом вы заглушаете

Звуки дневные, несносные, шумные…

В тихую ночь вы мой сон отгоняете,

Ночи бессонные, ночи безумные!

13 (25) мая 1859 года Петр Ильич Чайковский окончил курс Училища правоведения по первому разряду, тринадцатым по счету среди выпускников, с чином титулярного советника, гражданским чином девятого класса. За свои успехи воспитанники училища могли удостаиваться чинов девятого, десятого или двенадцатого класса по Табели о рангах[23]. При определении общей оценки учитывались средний балл за последние три года по всем учебным дисциплинам, оценка за поведение за два последних года и результат последнего выпускного экзамена.

«Хотя я вышел из Училища по первому разряду, но в наше время так учили, что наука выветривалась из головы тотчас после выпуска. Только потом, на службе и частными занятиями можно было как следует выучиться. А у меня вследствие музыкальных занятий испарилось уже давно то немногое, что я вынес из Училища… В мое… время Училище правоведения давало только скороспелых юристов-чиновников, лишенных всякой научной подготовки. Благотворное влияние правоведов прежнего типа сказалось только тем, что в мир сутяжничества и взяточничества они вносили понятия о честности и неподкупности»[24].

Чайковский