Ее горячо любимый отец, напротив, был земным, полным жизни; весь — обильная плоть, гордившийся тем, что «на ляжках у него неплохие окорока», он притягивал дочь и смущал ее. Елизавета уже вступала в тот возраст, когда подростки видят недостатки своих родителей и иногда позволяют себе быть критичными к ним. Генрих старел. Он еще более растолстел, ноги его опухли, лицо стало одутловатым, а буйство крови все еще толкало его на опрометчивые шаги. В двух последних брачных историях он выглядел нелепо и отталкивающе.

Как бы там ни было, вывод, к которому Елизавета пришла в свои восемь лет по здравом размышлении, был очень серьезен, и она тут же поспешила сообщить о нем своему товарищу по играм Роберту Дадли, будущему графу Лейстеру: «Я никогда не выйду замуж».

Она осталась верна этому необыкновенному обету, данному еще ребенком. Здесь мы впервые прикасаемся к тому, что было загадкой всей ее жизни, — ее упорному нежеланию выйти замуж, подчиниться чужой воле, раствориться в ней, утратив собственное «я», выпустить из рук власть, которую ей даровала судьба, отдать ее только на том основании, что она женщина, а современное ей общество считало, что женщина не может быть самоценной личностью и непременно должна повиноваться мужчине — отцу, опекуну, брату, мужу. Это упорство вовсе не было странным капризом или, как были склонны считать многие романисты, от Шиллера до Цвейга, следствием ее тайной физической или психической ущербности. Это было стойкое убеждение уверенной в своих силах и трезвомыслящей личности, и оно начало формироваться у Елизаветы еще в отрочестве. Уже детские и юношеские годы принесли ей необычный опыт, убеждавший в том, как опасно женщине оставаться беспомощной и слабой игрушкой в мире, которым правят мужчины. Каждый новый шаг лишь укреплял Елизавету в этой мысли. Душевное смятение, вызванное чередой трагедий женщин, вознесенных и погубленных ее обожаемым и пугающим отцом, и детский страх перед непостижимой жестокостью смерти легли в основу ее опередившего время «феминизма», продиктованного инстинктом самосохранения.

Воспитание чувств: опасные связи и утраченные иллюзии

Между тем Елизавете исполнилось десять лет; она вступила в самый безмятежный и счастливый период своей жизни. Обычное времяпрепровождение девочки в Хэтфилде — прогулки по тенистым аллеям среди кряжистых дубов, верховая езда, игры со сверстниками, музицирование — теперь приятно разнообразили занятия с наставниками. Она охотно училась и вскоре уже хорошо говорила и читала по-латыни, чуть медленнее — по-гречески, бойко болтала на французском и итальянском. Чтение латинских авторов стало для нее также и первым знакомством с историей, ибо это были Цезарь, Цицерон и Тит Ливий. Из греков она предпочитала Демосфена за безукоризненный стиль.

Со временем к Елизавете присоединился младший брат Эдуард. В наставники королевским детям выбрали ученых мужей из Кембриджа, из колледжа Сент-Джон (Святого Иоанна), которому покровительствовал Генрих. Выбор был знаменателен: в отличие от других цитаделей науки, и в первую очередь от более древнего и престижного Оксфорда, Сент-Джон был колыбелью молодых, свободно мыслящих ученых, в основном приверженных духу Реформации. Их отличие от университетских ученых мужей прежней генерации было столь же разительным, как и тех преподавателей, которые появились в 60-х годах нашего века, — молодых, ироничных, бородатых, к ужасу академического мира, приходивших на лекции в свитерах и джинсах. Августейшая ученица была в восторге от своего первого учителя Уильяма Грин дел а и занималась с большим рвением. К несчастью, он вскоре умер, и Елизавета, которой предоставили выбор, остановилась на его ученике Роджере Эшаме и не ошиблась, ибо этот человек оказался прекрасным педагогом и верным другом в самые трудные периоды ее юности.

В 1543 году трое полусирот, дети короля Генриха, получили новую мачеху, которая стала для них заботливой матерью. 12 июля Мария, Елизавета и Эдуард присутствовали во дворце Хэмптон-Корт на венчании своего отца с его шестой женой — Екатериной Парр. Среди неземного убранства резной часовни, под голубым сводом, украшенным звездами, Генрих наконец соединился с той, которая не обманула ожиданий и скрасила последние годы его жизни. Дважды вдова, тридцатилетняя Екатерина Парр была для него идеальной партией: красивая благородной, спокойной красотой, уравновешенная и приветливая, убежденная протестантка, высокообразованная и привлекавшая в свой светский кружок интеллектуалов и художников, и в довершение всего — любившая детей. Она взяла под крыло всех троих, и они счастливо проводили время в Челси в ее лондонском дворце на берегу Темзы.

Екатерина Парр всерьез заботилась об образовании Елизаветы и Эдуарда; оба писали ей письма то на греческом, то на латыни, чтобы продемонстрировать успехи в грамматике и стилистике. Маленькая принцесса вышивала для своей мачехи подарки, но то были не традиционные дамские безделушки, а переплеты для книг, в которые вкладывались новейшие переводы с французского или же первые опыты в стихосложении самой Елизаветы.

В 1547 году, когда Елизавете исполнилось тринадцать с половиной лет, в эту семейную идиллию вновь вторглась смерть. В январе умер король Генрих VIII, о чем девочка узнала в Энфилде, одной из королевских резиденций, будучи избавлена от тяжелого зрелища агонии этого одряхлевшего гиганта. Оттуда она написала сдержанно-скорбное письмо брату Эдуарду, поздравив его попутно с восшествием на престол. Младший брат, которого спешно увезли в столицу короноваться, прислал ей философски-рассудительный ответ, заметив, что более всего его печалит отъезд из Энфилда и расставание с дорогой сестрой. Едва ли стоило ждать бурного выражения горя от детей, проведших большую часть жизни на почтительном удалении от отца. О вынужденной разлуке друг с другом они сожалели гораздо сильнее.

Приблизительно в это время, возможно, по заказу Эдуарда или Екатерины Парр, художник, чье имя не дошло до нас, написал портрет Елизаветы. Это первое из известных ее изображений. Она предстает несколько недовольной, худой, с выступающими ключицами рыжей девочкой-подростком, которую отвлекли от более занимательных дел, одели в пурпурное платье, обильно украшенное золотой вышивкой и жемчугами, и заставили позировать. Раскрытая книга на заднем плане и другая — в руках, заложенная закладкой, а для верности еще и пальцем, чтобы тотчас после сеанса вернуться к чтению, — далеко не обычные атрибуты для парадного портрета тринадцатилетней девочки. Губы ее крепко сжаты, в лице нет ни малейшего намека на улыбку или стремление выглядеть привлекательнее, чем она есть на самом деле. Одни лишь глаза ее действительно необыкновенно красивы — огромные, миндалевидные, темные, как у Анны Болейн. Да и вся она — копия матери: тот же продолговатый овал лица, твердо очерченный, чуть выступающий подбородок, несколько длинноватый, но правильной формы нос, спокойные дуги бровей и необыкновенно тонкие, изящные, унизанные перстнями пальцы, которыми Елизавета будет так гордиться, повзрослев. Кокетство и прелесть совершенно отсутствуют в ее лице. Чего в нем хватает в избытке, так это характера. Вскоре твердость его подверглась первой серьезной проверке, ибо Елизавета вступала в полосу нескончаемых испытаний.

Умирая, Генрих VIII упорядочил в своем завещании наследование престола, передавая его сыну Эдуарду, в случае, если тот умрет, не оставив наследников, — Марии, а затем, с теми же оговорками, — Елизавете. Таким образом, последняя была официально восстановлена в статусе принцессы и претендентки на престол, хотя ее шансы когда-нибудь занять его расценивались невысоко. Если же всем отпрыскам Генриха было суждено умереть бездетными, права на корону переходили к потомству сестры короля — семейству маркиза Дорсета, среди которого ближайшей претенденткой на престол считалась младшая кузина Марии и Елизаветы леди Джейн Грей. Такое обилие юных дев, чье чело при благоприятных обстоятельствах могла украсить корона, никак не способствовало политической стабильности в государстве, ибо Эдуард был еще мал и некрепок здоровьем. У каждой из них были свои сторонники и противники — многочисленные кланы близких и дальних родственников; дело осложнялось и конфессиональным расколом страны: Марию горячо желали видеть на троне католики, Елизавету или Джейн Грей — протестанты. Сановникам и членам королевского совета, управлявшим страной, постоянную головную боль доставлял тот факт, что каждая из молодых наследниц рано или поздно должна была выйти замуж. Следовало избежать множества подводных камней, чтобы этот брак пошел на благо государства, а не отдал бы Англию в руки авантюриста или не подчинил ее воле иноземного правителя. Одним словом, проблема замужества любой из трех — Марии, Елизаветы или Джейн была делом государственной безопасности.