— Мы не успели, верно? — заговорщически подмигнул он Еве и протянул ей бокал.

— О каком портрете идет речь? — осторожно спросила она, хотя настроение у нее мгновенно испортилось. Сейчас эта старая грымза закажет ей свой портрет за двадцать франков.

Так вот чем надо платить за счастье! Как она пожалела, что позвонила Бернару! Ей было даже неприятно, что Бернар, усаживаясь рядом с ней, как бы ненароком коснулся рукой ее обнаженного колена.

— Я вам потом расскажу, Евочка. Главное, что вы приехали. Остальное успеется. Сейчас выпьем немного и пойдем обедать.

— А в шесть часов придет Пьер. Я договорилась с ним об уроках. Ведь вам надо изучать язык. Но с Пьером у вас проблем не будет. Он мой большой друг и очень обязан мне. Пройдет несколько месяцев, прежде чем вы начнете понимать хотя бы общий смысл сказанного. Иначе здесь нельзя.

— Вы думаете, что я останусь здесь надолго? — удивилась Ева События разворачивались настолько стремительно, что она едва успевала все осознавать.

— А что вам делать в России? Купите здесь дом, оборудуете мастерскую и работайте себе на здоровье. Начнете выставляться, скажем, на площади Константен-Пекер или еще где, подумаем…

Ева не верила своим ушам. Откуда они все о ней знают? Фибих?

Она взглянула на Бернара. Его черные волнистые волосы блестели под солнечными лучами, а глаза на улыбающемся загорелом лице выглядели почти прозрачными. Он или делал вид, что ничего не происходит, или просто упивался своей победой, своим обманом. В самом деле, это надо было понять намного раньше: с какой стати ему, человеку, который едва с ней знаком, так форсировать ее приезд, зачем он звонил в Москву, зачем эта безумная ночь на квартире Пейрара? Они заманили Еву сюда, в Париж, чтобы делать на ней деньги или просто использовать ее талант. И она приняла решение — выдержать этот обед, выяснить до конца условия ее пребывания в этом доме, а там уже будет видно, как ей поступить.

— Бернар, так расскажи мне о портрете.

— Нет-нет, о делах потом, сейчас отдыхай, вечером я покажу тебе Париж, а завтра мы сходим в Лувр, Бобур, в музей Родена… Наслаждайся…

— А что, собственно, мешает поговорить об этом сейчас, хотя бы в общих словах?

— Об этом вы поговорите с Натали после обеда. — Бернар взял ее за руку и ласково потерся о нее щекой, как котенок. Ева заволновалась. Нет, сегодня же вечером она уедет в гостиницу, а оттуда переедет куда-нибудь подальше, за город. И уж оттуда точно никому не позвонит. Даже Грише.

В комнату вошла симпатичная черноволосая девушка — должно быть, Сара — и сказала, что обед на столе.

Натали пригласила всех в гостиную, где на большом овальном столе, покрытом белоснежной скатертью, были расставлены приборы. Все расселись, Бернар налил красного вина и сказал:

— Предлагаю выпить за твой приезд, Ева. — Он не сводил с нее глаз. — Я очень надеюсь, что тебе здесь понравится.

Во время обеда Натали без умолку говорила о России, просила Еву рассказать о том, что сейчас происходит в Москве, спрашивала о ценах. Интересовалась, правда ли, что русские женщины перестали рожать, а деревни вымерли. Чувствовалось, что связь с родиной у нее потеряна и что она имеет о ней туманное представление. В каком мире живет эта женщина, если не читает даже русских газет? Что ее интересует больше всего?

— Ваши родители знают, что вы здесь? — спросила Натали, подкладывая гостье на тарелку большущий кусок пирога с капустой.

— У меня нет родителей.

"Натали зажала рот салфеткой:

— Боже мой, вам же нет еще и тридцати!

Извините, ради бога. А вот скажите, фамилия Анохина — ваша? Я имею в виду — девичья?

— Нет, Анохин — фамилия моего бывшего мужа. — Ева произнесла это настолько резко, что Натали уже не сомневалась: разговор на эту тему полностью исчерпан.

Теперь, когда Натали была без очков, Ева могла разглядеть ее красивой формы лицо с тончайшей кожей, плотно обтягивающей большой выпуклый лоб, маленький тонкий нос, огромные, в густой сети едва заметных морщинок, черные глаза. Так обычно выглядит лицо женщины, перенесшей пластическую операцию. Интересно, какого цвета у нее волосы?

После обеда Сара накрыла им столик в саду, под тентом. Бернар, извинившись, сказал, что ему нужно срочно съездить в университет, где его ждут студенты. Ева вспомнила, что ее новый друг — математик. Она кивнула и даже обрадовалась, что осталась наконец наедине с Натали. С ней Еве было намного проще. Видимо, эта женщина умела быть конкретной и откровенной. Сейчас она расскажет ей все.

— Я думала, Бернар не знает, что я художница. Мы в Москве провели вместе не более трех часов, мы даже не говорили… Нас познакомил профессор…

— Фибих. — Натали предложила Еве закурить. — Я все знаю, мне рассказал Бернар.

Я вам сейчас открою тайну. Бернар слышал о вас еще в прошлый свой приезд в Москву. У вас с ним есть некоторые общие знакомые, которые показывали ему слайды ваших работ. Все недоумевали, почему вы отказались выставляться и вообще ведете себя, как бы это сказать, неестественно… Вы понимаете, о чем я говорю?

— В каком смысле? — Ева густо покраснела. А она-то надеялась, что представляет для Бернара хоть какую-то тайну. — Что вы имеете в виду?

— Разве вам не нужно признание? По моему мнению, это нездоровый подход к искусству. Нельзя быть настолько эгоистичным, чтобы писать только для себя. Поделиться своими чувствами с человечеством — это нормально. Зачем прятать свои картины? Почему у вас, в России, считается зазорным продавать свои работы коллекционерам? Вздор! Был бы спрос!

Поймите, я не собираюсь воспитывать вас, я вам никто, верно? Но посоветовать-то можно, надеюсь? — Она улыбнулась и предложила Еве вазочку с печеньем.

— Но разве тот факт, что я здесь, не говорит о том, что я изменилась?

— Пока нет. Но я верю, вас ждет блестящее будущее, и я вам помогу. Поверьте, я столько лет живу здесь, в другом, скажем так, мире, и признаюсь вам, что я не стала бы вкладывать силы, деньги и время в человека бесталанного. Я верю в вас.

— Неужели только по слайдам вы и оценили меня? Вернее даже, со слов Бернара. Ведь вы даже и слайды не видели?

— Полгода назад я была в Москве. — Натали подняла на нее свои огромные глаза, и Ева вдруг увидела в них такую боль и безысходность, что даже перевела взгляд на окно. — Друзья отвезли меня на дачу к Драницыну.

И вот, посмотрите, что я у него приобрела… — Она встала и пригласила Еву следовать за ней.

Они вошли в дом и оказались в большой, похожей на галерею, комнате. В ней было почти темно от густых зарослей клематиса, увивающего окна с внешней стороны террасы. Натали включила подсветку, и Ева увидела среди висевших на стенах полотен и свой триптих «Три настроения». Это были три стилизованных женских лица, которые, в зависимости от того, с какого расстояния их рассматривать, напоминали то беседку, увитую розами, то сосуд с черными ветками или корнями, то сову…