Он нахмурился и почесал подбородок, – она так и не пришла на второй прием. Из того, что я понял, она очень умная и сдержанная. Но вот, что меня интересует, у неё сильная воля к жизни?

– Вы намекаете…

– На суицид? Да, вполне возможно.

– Нет, она не такая. Лилиан по отвесной стене готова забраться при необходимости. Даже на экзамене, когда у неё пропала память, она какое-то время еще пыталась писать, отказывалась отступать, пришлось её выгонять, – он улыбнулся, – Она всегда ищет решение. Даже в такой ситуации как та, в которой она оказалась. Вы можете подумать, что я просто расхваливаю её. Но вы встретили Лилиан, когда она уже была в плачевном состоянии, а я прожил с ней всю жизнь. Для вас это лишь клочок. Понимаете, одно дело справиться с внешним врагом: трудностями, препятствиями, неудачами. Другое – с врагом внутренним. Она не знает, куда податься и что делать. Фух, надо же, вот это я речь загнул!

– Если она и правда такая, какой ты её описал, Ганс, то вряд ли ей что-то угрожает, – попытался утешить его доктор, но Гансу утешения были не нужны, он сам себя вдохновил своей репликой.

Но вдруг в сердце кольнуло дурное предчувствие, и ядовитая мысль червем забралась в голову.

– Если только… Знаете, док, я в последнее время её совершенно не узнаю.

– Человек меняется в тяжелой ситуации. Либо открывается с новой стороны. Если уж сигареты тебе ни к чему, попробуй зеленый чай, может помочь.

– Спасибо, док.

– Береги себя, – Ньюман пошел своей дорогой, Ганс пошел своей.

Ганс пришел к началу. К Неоновому дракону. Он сел на скамейку и стал наблюдать за городом, погружающимся в ночь. Ветер гулял по пустынным улицам. Ганс закрыл глаза. Свежий вечерний воздух дарил спокойствие. Сильный порыв ветра словно прошел сквозь плоть Ганса, обволакивая кости. В кафе нанятый музыкант играл мелодию, казавшуюся такой мистической и странной. Разыгралось воображение.

Снова перед глазами его выстроился город, но в немного другом смысле. Ветер, что проходил сейчас сквозь него, гулял повсюду, видел каждого человека, запомнил каждый дом и каждый шорох. Если бы у воздуха, сквозь который проходит тысяча звуковых волн, десятки тел, была память, то он бы мог ей поделиться. Ганс представил это. Ветер шептал в его воображении:

«Рано утром, когда солнечные лучи лишь слегка выглядывали из-за горизонта, девушка, запершая свою квартиру изнутри, спустилась вниз через окно. Она пошла на север, к предгорьям, шатаясь и страшась каждой тени. Она поднимается вверх по склону и идет туда, где провела детство…»

Ганс открыл глаза. Вдалеке виднелась тень старой заброшенной церкви, места, где они с Лилиан любили играть в прятки, будучи детьми. Место, которое он не учел в своих размышлениях.

– Так не далеко и в мистику поверить, – пробурчал Ганс и отправился в путь.

Темными дворами он быстрым шел шагом, все дальше удаляясь к границе города. Дома становились все кривее: ровные кирпичные дома центра города сменились старыми неказистыми деревянными домами, то просевшими, то наклонившимися. На небольших клочках земли у домов были расставлены пугала. словно мертвые стояли в темноте. В один момент, при переходе на новую улицу, холодок пробежал по шее Ганса. Он остановился и прислушался. Что-то не так. Пару секунд он стоял в задумчивости. А потом он понял и сердце его сжалось от осознания: когда он шел слышались шаги от двух пар ног, хоть и с совсем небольшим отставанием. Некто шел сзади него, причем достаточно близко.

Он начал поворачиваться и увидел, что на него летит чья-то фигура, в руке которой сверкает металл. Секунда, способная спасти жизнь. Ганс прыгнул вправо. Упав в лужу, он тут же потянулся рукой к кобуре револьвера. Нападающий, пролетевший на метра полтора вперед, повернулся и двинулся к нему. Пол и возраст его определить невозможно: все тело скрыто под одеждой, лицо закрыто маской, а глаза – очками. Он был одет в полностью черное, но на правой руке была повязка красного цвета с четырьмя черепами, исходящими из одной шеи. Он снова бросился к Гансу, но тот в свою очередь выстрелил из оружия. Не попал, зато сбил с толку и дал лишнюю секунду вскочить и разорвать дистанцию.

Ганс направил пистолет на нападающего:

– В следующий раз, я промахиваться не стану.

Они какое-тор время не отводили друг от друга глаз, ловя каждое движение. Пугала во дворах превратились в немых зрителей «гладиаторского» сражения нового времени. Ганс постепенно наращивал дистанцию, готовясь в случае нового нападения убегать, так как на деле он не был уверен, что попадет.

– Так, – Сказал Ганс, пытаясь придать своему голосу максимальную уверенность, – теперь ты отправишься со мной в полицию. Возьмут тебя под белые ручки.

– Жалкий пес оккультистов. Ваше время прошло, – послышался хриплый голос, – вас будут отлавливать по одному и вырезать.

– Оккультистов?! Психопат, я не с ними.

– Не ври. Нас не обмануть. Наши глаза повсюду. Наше время пришло. Ты замазан.

– А ты говоришь, как придурок, – передразнил его Ганс от возмущения.

Психопат хотел рвануться на него. Но Ганс нажал на курок. Нападающий сразу остановился.

– Ай-ай. Ты не в том состоянии, чтобы угрожать мне или нападать. Теперь отвечай, кто вы?

– Не дождешься, собака, – прохрипел тот.

– Да что тебе собаки сделали? Покусали в детстве что ли? – Ганс звучал все увереннее, – говори, давай. Это вы напали на Катода?

– Хе-хе, эту честь у нас украли.

– Кто? Ты знаешь? Говори немедленно!

Психопат замер, а потом резко рванул в сторону и скрылся с такой скоростью, что Ганс даже не успел среагировать. Дальнейший путь студент шел с невероятной осторожностью, опасаясь повторного нападения. Кто знает, чтобы чувствовал он, зная, что в ту ночь спасся от последователя кровавого культа, Алайсиаги, который еще много лет будет держать в страхе весь Город. Их называли первыми предвестниками «чумы крови». Именно о них говорил Ирокез, навещая Катода в больнице.

Путь в предгорья шел по тропе, усыпанной гигантскими валунами, которые, по легенде, были троллями, обращенными в камень и ждущими пробуждения. И вот перед Гансом предстало здание старой церкви. Верующих осталось не так много на свете, большая часть из них ходило ныне в небольшую церквушку в черте города. Некогда большой храм опустел. Для Ганса это был символ перемен: старые порядки, некогда казавшиеся незыблемыми, уходят в прошлое. Древесина, из которой была построена церковь, почернела от времени, из-за этого церковь напоминала черное пятно на реальности.

Ганс подошел ко входу и прислушался: в церкви было тихо, но вот со стороны гор доносились