От нечеловеческого напряжения он в конце концов занемог, давно мучавшие его приступы жара и нервные срывы усилились{113}. По его мнению, объяснялось это переработкой и долгим нахождением в холодных глубоких шахтах. Но болезнь и чрезвычайно насыщенное рабочее расписание не помешали Гумбольдту издать две первые книги: трактаты о базальтах, разведанных им на берегах Рейна{114}, и о подземной флоре Фрайберга{115} – причудливой плесени и губчатой растительности в сырых углах горных выработок. Он сосредоточился на том, что можно было измерять и наблюдать.

В XVIII в. «естественная философия» – то, что мы назвали бы нынче «естественными науками», – постепенно отпочковалась от метафизики, логики и нравственной философии и превратилась в независимую дисциплину с собственными подходами и методологией. Новые направления естественной философии сами вырастали в отдельные дисциплины: ботанику, зоологию, геологию, химию. Эта углубляющаяся специализация позволяла сосредоточиваться на мелких подробностях, однако при этом остро не хватало обобщающего взгляда – того самого, который впоследствии станет отличительной чертой научного подхода Гумбольдта.

В то время Гумбольдт очень заинтересовался так называемым «животным электричеством», или гальванизмом, от имени итальянского ученого Луиджи Гальвани. Гальвани умудрился заставить сжиматься мускулы и нервы животных при приложении к ним различных металлов. Он предполагал, что нервы животных содержат электричество. Увлеченный этой идеей, Гумбольдт затеял длинный цикл экспериментов – 4000, в котором он резал, тыкал, колол, бил током лягушек, ящериц и мышей. Не довольствуясь опытами только на животных, он начал ставить эксперименты также на собственном теле{116}, всегда захватывая в поездки по Пруссии личные инструменты. По вечерам, когда его служебные обязанности были выполнены, он брал в руки разного рода электрические приспособления в арендуемых тесных комнатушках. Железные стержни, пинцеты, стеклянные блюдца и колбы, наполненные всеми видами химикатов, соседствовали на его столе с бумагой и пером. Скальпелем он делал надрезы у себя на руках и теле. Потом он осторожно втирал химикаты и кислоты в открытые раны или колол железками, проволочками или электродами свою кожу или засовывал их себе под язык. Любое ощущение, судорога, чувство жжения или боли аккуратно записывалось. Многие его раны воспалялись, и иногда под кожей проступали багровые рубцы. По его словам, он становился похож на «уличного оборванца»{117}, но при этом гордо записывал, что, невзирая на сильную боль, все идет «на славу»{118}.

В процессе своих опытов Гумбольдт заинтересовался одной из самых горячих тем научного мира: о понятиях органической и неорганической «материи» и о том, содержит ли та и другая «силу» или «активный элемент». Ньютон предлагал идею о фактической инертности материи, приобретающей остальные свойства по воле Бога. Однако те ученые, что были заняты классификацией флоры и фауны, были больше заинтересованы приведением хаоса к порядку, чем мыслью, что растениями и животными должны управлять иные, нежели неживыми предметами, законы.

В конце XVIII в. некоторые ученые уже ставили под вопрос эту механическую модель природы, указывая на ее неспособность объяснить существование живой материи. К тому времени, когда Гумбольдт начал свои опыты с «животным электричеством», все большее число ученых считали, что материя не безжизненна, что должна существовать сила, запускающая жизненную активность. По всей Европе ученые начали отвергать представления Декарта о животных как, по сути, о машинах. Французские врачи, как и шотландский хирург Джон Хантер и в особенности бывший профессор Гумбольдта из Гёттингена, ученый Иоганн Фридрих Блюменбах, – все начали формулировать новые теории жизни. Когда Гумбольдт учился в Гёттингене, Блюменбах опубликовал второе, дополненное издание своей книги «О формообразующем стремлении» (Über den Bildungstrieb){119}. Там он представил концепцию существования в живом организме – растении, животном – нескольких сил. Самую важную из них он называл «образующей энергией» – силой, формирующей строение тел. Каждый живущий организм, от человека до плесени, имеет эту образующую энергию, писал Блюменбах, и это было важнейшим обстоятельством для сотворения жизни.

Для Гумбольдта цель его экспериментов заключалась ни много ни мало в том, чтобы разрубить «гордиев узел жизненных процессов»{120}.

В 1794 г. Александр фон Гумбольдт ненадолго прервал свои опыты и инспекционные поездки по шахтам, чтобы навестить брата Вильгельма, его жену Каролину и двух их маленьких детей в Йене, в 150 милях юго-западнее Берлина{121}. Йена была тогда городком с населением всего 4000 человек в герцогстве Саксен-Веймар – маленьком государстве, которому повезло с правителем – просвещенным Карлом Августом. Это был центр учености и литературы, которому суждено было вскоре стать местом рождения немецкого идеализма и романтизма. Университет Йены стал уже к тому времени одним из крупнейших и известнейших во всех немецкоязычных областях, туда, на свет либерализма, влекло прогрессивных мыслителей из более отсталых германских государств{122}. По словам тамошнего жителя, поэта и драматурга Фридриха Шиллера, не существовало другого места, где так много значили бы свобода и истина{123}.