– А этот молодой человек, который подвез нас – ваш водитель?

Недоуменно покосившись на коробку овсяного печенья, Мирон нахмурился и ответил:

– Да.

– Его Виталий зовут? – продолжила я допрос, стараясь, чтобы мой тон был беззаботным и не вызывал подозрений.

– Да.

Да что ж это такое! Сердито взглянув на своего собеседника, я поджала губы. Можно же как-то поразнообразнее отвечать?

– Давно у вас работает?

– Я не понял, у тебя какие-то вопросы к моему водителю? – уточнил Мирон.

«Если не считать того, что полчаса назад он сбил меня, спокойно идущую по тротуару, то нет», – мысленно ответила я, а вслух промямлила:

– Нет, никаких вопросов. Вам чай или кофе?

– Мне ничего.

«Надо же, какой неприятный тип», – в сердцах подумала я. Не надо – вот и хорошо, и вообще, с чего это я вдруг кинулась его угощать? Демонстративно налив себе чай, я села напротив и сделала маленький глоток.

Повисла неловкая тишина. На стенке мерно тикали часы, доставшиеся нам по наследству от бабушки – эдакий гигантский вариант наручных часов из неизвестного желтого металла. В квартире вообще было много старых вещей – мне они казались уютными, а маме избавиться от хлама не позволяла порядочность и теплые воспоминания, связанные с каждым предметом. Например, стол-книжка, который, наверное, был почти у всех жителей страны – раньше мы торжественно вытаскивали его в центр комнаты перед Новым годом, окружали разномастными табуретками и стульями, часть которых была позаимствована у соседей, и ждали гостей. Приезжала целая куча родственников, кто-то наряжался в Деда Мороза, а остальные непременно вешали на шею мишуру вместо украшений…

– Тебе что, Виталик понравился? – вдруг выдал Мирон, буравя меня неприятным взглядом.

Я вздрогнула, вынырнув из воспоминаний, и едва не разлила чай.

– Мне?

– Ты головой случайно не ушиблась? – ядовито поинтересовался Мирон. – А то минуты две уже в стену таращишься с печальным видом. Ты ж про Виталика выспрашивала, значит, понравился. Или есть какой-то другой повод?

«Он не должен ничего знать про расследование», – испуганно подумала я. Не знаю, почему, но в груди разлилось стойкое ощущение, что кому-кому, а Мирону говорить про это точно не нужно.

– Э-э, ну… Он симпатичный молодой человек, – от растерянности я опустила глаза в пол и даже покраснела, потому что ранее мне никогда не приходилось говорить о своих чувствах с незнакомцами.

– У Виталика есть невеста. Да и не старовата ли ты для него? – прищурился Мирон.

Простите, что? Я тут же выпрямилась, гневно сверкнув глазами. Ему самому-то сколько лет? Я бы дала тридцать, максимум – тридцать три, но кто его знает… Грине вроде бы тридцать пять, или я что-то путаю?

– Мне двадцать семь, – с обидой сообщила я.

– Ну-ну, – противно хмыкнул Мирон. – Любви все возрасты покорны.

Не удержавшись, я продолжила:

– Но в возраст поздний и бесплодный, на повороте наших лет, печален страсти мертвый след.

– Что? – нахмурился мужчина.

– Это продолжение известных строк из «Евгения Онегина», – пояснила я, радуясь в душе, что мне удалось поддеть собеседника. – Там говорилось о благотворных юношеских порывах, но вот что касается возраста «позднего и бесплодного» – увы.

Лицо Мирона скривилось, словно он увидел дохлую мышь. Хотя, подозреваю, он просто таким родился.

– Ты еще и зануда.

– Я не зануда, – возмутилась я. – Классику должны все знать!

– И много тебе знание классики в жизни пригодилось? – ехидно спросил он, обводя рукой окружающее нас пространство и тем самым намекая на огромную разницу в нашем финансовом положении.

– Я на свою жизнь не жалуюсь, – парировала я. – И вообще… Это не ваше дело. А оскорблять кого-то, будучи его гостем – дурной тон.

– Так ты меня в гости и не звала, я сам пришел, – усмехнулся он.

И то верно. Решив, что дальнейшее препирательство бессмысленно, я невинным голосом спросила:

– А про невесту – правда, или вы специально соврали?

– Правда.

– И как зовут счастливицу?

– Слушай, э-э…

– Алиса, – подсказала я.

– Алиса, – фыркнул Мирон. Видать, имя мое ему не пришлось по душе. А у самого-то! – Ты что какая любопытная? Как ты сказала минуту назад – это не твое дело.

– Ну и ладно, – пожала я плечами. – Не хотите говорить, не надо.

И коварно добавила:

– Наверное, вы просто завидуете.

В это раз он так удивился, что не смог этого скрыть. Брови Мирона поползли вверх, затем он нахмурился.

– Я? Завидую?

– Да, вы.

– Виталику? – повторил он, будто Виталик был не более чем муравьем под его подошвой. Подозреваю, что в голове Мирона так оно и было.

–Ну, да, – кивнула я. – Им девушки интересуются, потому что он молодой и симпатичный. А вы уже в возрасте…

Я окинула его взглядом и ехидно продолжила:

– Сколько вам? Сорок? Сорок пять?

– Мне тридцать четыре, – ледяным тоном ответил Мирон. – И ты сейчас договоришься.

Разум кричал мне заткнуться, но остановиться я уже не могла. В конце концов, это он первым обозвал меня занудой, а потом еще и намекнул, что я бедствую. Да, на зарплату библиотекаря особо не разгуляешься, но нищими нас назвать сложно. И вообще, не всем же миллионы зарабатывать! А он, поди, их еще и нечестным путем нажил…

Поймав себя на мысли, что размышляю как мать пропавшей Марии Лубкиной, я недовольно сказала:

– Ладно, извините. А знание классики мне, между прочим, здорово в работе помогает.

– И кем ты трудишься? – нахмурился Мирон, внимательно разглядывая мой скромный серебряный кулон с тусклым красным камушком.

Внутри кулон был полым, там пряталась фотография моей прабабушки, которая погибла через два дня после моего появления на свет. Это украшение – единственное, что мне осталось от нее. Мама говорила, что прабабушка велела отдать мне кулон лично в руки, когда я подрасту, и обещание свое мама сдержала.

Я открыла рот, собираясь гордо объявить свое место работы, но в дверь позвонили – громко и требовательно, как умеют врачи. Я бросилась в прихожую, но в подъезде вместо доктора обнаружилась запыхавшаяся Тина.

– Алиска, ты цела? – спросила она, вручая мне пакет. Внутри что-то звякнуло, потом булькнуло.

– Ага, – кивнула я, глядя, как подруга снимает сапоги.

«Не то, что некоторые», – злобно подумала я, и покосилась в сторону кухни. Словно подслушав мои мысли, Мирон вышел в коридор, и, засунув руки в карманы брюк, с видимым облегчением произнес: