Увидев его в дверях кухни, жена не смогла скрыть испуг.

- Что? Что такое? В чем дело? - разозлился он.

- Нет, ничего.

- Почему ты пьешь кофе? Ты же с дежурства! Легла бы да поспала.

- Я... Мне надо к маме.

- К маме? А что с ней такое?

- Ничего. Просто давно не была.

- А позвонить нельзя? - буркнул он.

- Мы живем в нескольких минутах ходьбы друг от друга, а я вот уже месяц отделываюсь звонками. Это нехорошо, Саша.

- Ты хочешь сказать, что я эгоист? Завладел твоим вниманием целиком и полностью, так? Но твоя мама не инвалид. Здоровая женщина, кото­рая...

- Ей пятьдесят шесть лет, — тихо напомнила Маша.

- В конце концов, у тебя есть брат.

- У него двое детей.

- Да на что ты все время намекаешь?!

- Ну почему в последнее время мы не можем нормально разговаривать? - с отчаянием сказала Маша. - Почему?

- Потому же самому, почему не можем нор­мально заниматься любовью! Стоит мне до тебя дотронуться, как ты вся сжимаешься в комок! Почему?

- Ты болен.

- Но ты-то здорова!

- Тебе это не надо…

- Да откуда ты знаешь, что мне надо, а что нет?! Ну, откуда?!

- Перестань на меня кричать!

- Перестань обращаться со мной,, как с ма­леньким ребенком!

- Ну, все. Любое терпение имеет предел, даже мое. Я ухожу. Завтрак на столе.

И Маша выскочила в прихожую. Он услышал, как хлопнула входная дверь. Звук оказался слиш­ком громким. Все. Ушла. Вот ведь какая стран­ность: выхаживала его, больного, ночи не спала, от постели не отходила. Спасла, А зачем? Чтобы теперь мучить? Выходив тебя и отдав тебе часть себя и своей жизни, принесший жертву вольно или невольно начинает мстить. И ты тоже мстишь за то, что вынужден был жертву эту принять. За свою беспомощность. Но ведь это же абсурд! По­лучается то, что получается.

Он подумал, что надо бы вернуть жену. Но сначала позавтракать. Остыть. И ей тоже. Кофе...

Надо его выпить, хотя кофе ему тоже, кажется, нельзя. Машинально он подошел к раковине, от­крыл дверцу, за которой стояло мусорное ведро. Посмотрел, нет ли там рисунка. Его не было. Ис­чез. За завтраком думал только об этом. Надо бы найти жену, помириться с ней и спросить про ри­сунок.

Еще часа три он провел дома, сидя как на игол­ках. Решил что, бросившись за женой, потеряет лицо, и заставил себя сдержать порыв. Мужчина не должен так себя вести. Особенно если он ни в чем не виноват.

Потом он шел к теще, ежась от холода и при­крываясь от дождя и ветра черным зонтом. Теща жила на другом конце Фабрики. Перед тем, как пересечь центральную улицу, неизбежно очу­тишься возле того самого магазина. Уже издали завидев семиэтажный дом, Александр замедлил шаги, а выйдя из-за угла, остановился. У разби­той витрины толпился народ.

- Что случилось? - спросил он, заметив в тол-. пе бывшего сослуживца.

- Да вот, говорят, костюм с витрины украли. Ночью сигнализация сработала. Хорошо, что не в мое дежурство.

—Ночью? - вздрогнул он.

- Ну да. Не рассвело еще.

Во сколько же Маша пришла из больницы? И куда делся рисунок? А может, кто-то тайно про­ник в квартиру, и пока он спал... Нет! Жена взяла, не иначе. Но как тогда он узнал, что изображено на рисунке? Как смог осуществить задуманное?

Глядя на разбитую витрину и поломанный манекен, знал только одно: в городе есть человек, который так же сильно ненавидит Германа. И че­ловек этот не в себе. Ибо подумать, что совер­шить подобное мог сам Горанин...

- Горанин... — уловил вдруг он. Поистине, о чем бы ни заходила речь, друг

Герман тут как тут! -... видели здесь.

- Кого? Германа? - хрипло спросил он, уста­вившись на бывшего сослуживца.

- Ну да. Сигнализация сработала, когда вит­рину разбили. Но пока сообразили, что к чему, пока доехали, преступник уже убежал. У разби­той витрины стоял только.следователь Горанин.

- И как он это объяснил?

- Шел мимо, — пожал плечами приятель.

- Ночью?

- А что, у нас в городе запрещено ночью по улицам ходить? Вестимо, шел от бабы. От какой именно, ни за что не скажет.

- А преступника он видел?

- Говорит, что не видел. Но последнее время странные события у нас на Фабрике происходят. Машину на днях разбили. Иномарку. Не угнали, не на колеса позарились, не на магнитолу. Разби­ли. Теперь вот витрину. И исчез один-единствен­ный костюм! Как будто брать больше нечего! В магазине товара - полно!

- Может быть, просто не успели? - В Завья­лове вдруг заговорил оперативник: эх, расследо­вать бы это дело!

- Может, и не успели... Не пойму, топором он это манекен, что ли?

«А может, ломиком? - мелькнула вдруг мысль. На сей раз, орудия разрушения на месте преступ­ления нет. Мог и топором».

- Как себя чувствуешь, Саша? - спохватился вдруг приятель.

- Более или менее, - кисло сказал Завьялов.

- Не хватает нам тебя. Разве что как частное лицо привлечь.

- Привлекайте. Только я этой ночью спал. Крепко.

О рисунке он, разумеется, умолчал. Нелепая история. Сказать, что в городе появился фанатик, которому здорово насолил Герман Горанин? Хотя при чем здесь Герман? Почему все опять сводит­ся к его персоне? Сначала разбили похожую ма­шину, теперь исчез похожий костюм. Сняли с ма­некена. Сам манекен изломан. Оба раза Горанин оказывался рядом. Первый раз пришел искать ло­мик на место преступления, сегодня просто про­ходил мимо. Совпадение?

Дождь, утихший было, вновь усилился. Под­нялся ветер. Стоящие у разбитой витрины люди стали расходиться. Он тоже пошел своей доро­гой.

Теща с тестем жили в длиннющей девятиэтаж­ке, одном из последних домов, построенных Фаб­рикой. Оба проработали там всю жизнь и после двадцатилетнего ожидания получили хорошую трехкомнатную квартиру. Через несколько лет умерла старенькая бабушка, сын переехал к жене, потом и дочь перебралась к новому мужу. Квар­тира, о которой столько мечталось, оказалась для двоих слишком просторной. Все хорошо в свое время. А прошло оно - и вместо радости новые проблемы. Теща не раз предлагала произвести об­мен: свою трехкомнатную и однокомнатную Завь­яловых - на две двухкомнатные, но он был упрям. Благодеяний ни от кого принимать не хотел, ибо никому не хотел быть обязанным. Что есть, то есть.

А вдруг Маша задумает уйти? Ее комнатка, изолированная, светлая, поддерживается в идеаль­ном порядке. Он испугался. А если уже случилось? Три часа промедления могут дорого ему обойтись! Терять Машу не хотелось. Ведь останется совсем один! Общение с отцом сводится к редким теле­фонным звонкам, когда тот просит денег. Получа­ется, нет у него никого, кроме Маши.