Стрельба стихла, но село, подожженное со всех сторон, все еще полыхало. Занялся и рангеловский дом, с виноградниками и верандой, с конюшней, сараями и хлевами. Заплакал Рангел и бросился бежать куда глаза глядят. Он был почти за околицей села, когда его остановил внезапный окрик:

— Стой, гяур! Куда?!

И не успел он ничего ответить, как выстрел свалил его в канаву. Штыком проткнули маленького Стойко. Ребенок вскрикнул и как подкошенный упал рядом с отцом.

Три дня и три ночи продолжалась резня. А потом все утихло. Наутро старик Мано, чудом выбравшийся из-под трупов, услышал чей-то негромкий стон. Он огляделся и увидел, что в бурьяне ползет ребенок, машет ему ручонкой и трогает себя за шею.

— Боже милостивый! — воскликнул Мано, взял Стойко на руки и в тот же день отвез его в Пловдив к лекарю.

Стойко выздоровел. Правда, шрам остался у него на шее. Но это не мешало ему расти и превращаться в стройного красавца.

2

Свобода пришла. Ее принесли доблестные русские войска. На пепелищах, на земле, обильно политой болгарской кровью, выросли новые дома и села.

Стойко Рангелов вытянулся, возмужал, женился. На месте старого отцовского дома он решил выстроить новый, тоже с верандой и широкой крышей, с самшитами и виноградными лозами в саду. А когда копали яму под фундамент, лопата вдруг обо что-то звякнула. Жена Стойко трепетно замерла: вдруг клад! Но никакому золоту, никаким деньгам не обрадовался бы так Стойко, как старому отцовскому ружью, найденному в земле. Он схватил его, обтер рукавом — и украшения на прикладе заблестели. Стойко прижал ружье к груди: этот кусок холодного металла связывал его с прошлым, с отцом и матерью, с братьями и сестрами, со всей родней, погибшей во время Апрельского восстания.

Шли годы. Дом Стойко зазвенел детскими голосами. Старшего сына Стойко назвал Рангелом — в честь отца. И каждый вечер, возвращаясь с поля, он садился с детьми на веранде, вслушивался в тихий говор ручейка, который струился между самшитами, в шепот листьев ореховых деревьев, вьющегося винограда и начинал:

— Дед ваш, Рангел, был борцом за свободу. То ружье, что висит на стене, осталось нам от него…

Но вот пришло время, и старинное ружье почистили, сняли со стены. Когда в 1923 году народ поднялся на Сентябрьское восстание, Стойко был одним из первых. Вскинув на плечо отцовское ружье, он присоединился к повстанческому отряду, который направлялся в город. У некоторых — правда, не у многих — тоже были ружья и винтовки. Но, конечно, всем бросилось в глаза его старинное ружье. Поблескивая своими перламутровыми украшениями, оно невольно вселяло уважение, надежду, уверенность в победе.

Люди не шли — летели в ночи. Река тихо катила свои воды. Горы, казалось, тоже с сочувствием следили за этим ночным походом. Повстанцы быстро завладели городом.

Отряд разбился на маленькие группы. Одни отправились на вокзал, другие двинулись по направлению к казарме. А Стойко остался в городе. Сыну деда Рангела, убитого в 1876 году, доверили охранять Димитрова и Коларова — руководителей восстания.

— Откуда у тебя это старинное ружье? — спросил его как-то Георгий Димитров, с любопытством рассматривая инкрустацию. — Должно быть, русская работа?

— Так точно! — ответил по-солдатски Стойко. — Отец мой был когда-то повстанцем. Ружье ему Апостол Левский прислал. Дожило и до нового восстания.

Но враг одолел повстанцев. После разгрома Стойко Рангелову не оставалось ничего другого, как вернуться к себе в село.

Придя домой, он взял липовое бревно, расколол его на две половинки, выдолбил внутри глубокий желоб и, положив туда, как в футляр, ружье, спрятал бревно в сарае. И не успел никому сказать об этом. Только вышел, отряхиваясь от соломы, будто задавал корм скоту, как его сразу же схватили.

— Ружье! Давай сюда ружье!

Стойко удивленно пожал плечами:

— Какое еще ружье? Все кончилось…

— Ружье, с которым ты стоял на посту, когда охранял Димитрова!

— Нету ружья, ничего больше нет… Как только узнали мы, что разбиты, сразу побросали все оружие.

— Врешь! Вяжите его! — закричал полицейский Ангьо из предательского рода Кылцуновых.

Схватили Стойко и привязали его вниз головой к ореху.

— Скажешь нам, где твое ружье? Турки тебя били — не добили, но мы уж постараемся…

Били до тех пор, пока Стойко не потерял сознание. Его отвязали и бросили на землю. Ангьо выхватил из кучи палок крепкую угловатую дубину и ударил по связанному телу.

— Слышишь петуха? — кричал он и снова бил. — Ага, не слышишь, сукин ты сын, не слышишь?! А объявляешь восстания?!

Он бросал в сторону сломанные палки и вытаскивал из кучи новые. Только поздно ночью Рангелу, старшему из сыновей Стойко, удалось взять тело отца и тайком похоронить.

3

Рангел рос сиротой. Мать его осталась с малыми ребятами, не вынесла своей вдовьей доли: погоревала и вышла замуж за другого — вдовца с двумя детьми. Годы лишений обескровили лица этих крестьянских ребятишек, но все они выросли, разбрелись кто куда, стали зарабатывать себе на хлеб. Рангел, как старший, по крестьянскому обычаю, остался в деревне с матерью. Жена его, Малина, из соседнего села, была добрая, работящая. Она жалела старую свекровь, и вскоре вся работа по хозяйству легла на плечи молодых. Рангел и ремеслом подрабатывал — все у него спорилось в руках. Особенно хорошо мастерил он бочки. Говорили, что в его бочках вино делается вкусней.

Во дворе у него горел огонь, раздавался стук. Самого хозяина и не видать из-за чанов и кадушек. А придешь — покажет свою голову из-за какой-нибудь огромной бочки, к которой он прилаживает днище, и улыбнется добродушно.

— Положение-то, Рангел, — никуда! — шепнул ему как-то учитель Бонев, внук старого учителя Боньо.

Но Рангел молча наклонился к бочке, насаживая железный обруч.

— Наши отступают, говорю…

В ответ учитель услышал только стук — Рангел все сильней и ожесточенней бил по деревянному бочонку.

— Начали арестовывать… Не к добру все это, Рангел. Придется зимовать в горах…

Рангел вздохнул и, ничего не говоря, мрачно поплелся к дому. Мать его была больна. Рангел водил ее по докторам, потому что отчим, ее муж, вроде бы и жалел свою жену, но для лечения все не находил то времени, то денег. Человек он был черствый, замкнутый, думал только о себе. Что люди гибнут, что война идет — ничто его не интересовало. Да над пасынком еще посмеивался:

— Какое тебе дело, что немцы наступают? Бочки — вот твоя забота.

— Как это «какое дело»? — возмущался Рангел. — Разве не видишь, что они всех нас скоро проглотят с головой? Молоко у нас забирают… Раньше ел