Мишей, потом визит в ресторан на следующий день и ее долгая истерика со слезами в кабинете — все это яснее ясного показало Марфе, что так дальше нельзя. Что дальше просто некуда. Что это край. Что еще одна такая выходка от Ромы, еще одна фраза «Ты же мне друг, Мрыся!» — и Марфа не сдержится. И объяснит Роме, какой она ему друг.

А это — катастрофа. Не только для Марфы — для всех. Для Ромы, для Пашки с Петькой, для родителей — и ее, и Ромкиных, ведь они давным-давно дружат так, что уже и не дружба это, а что-то больше похожее на семейные узы. А тут Марфа со своей любовью — ненужной, неуместной, нелепой.

Марфа тяжело встала с дивана. Все она правильно сделала. Там, в размеренном и правильном Мюнхене, не видя Ромочку Ракитянского, под личиной благопристойной Марты Штибер она переболеет. Время и расстояние все лечат. Марфа не знала, откуда у нее эта уверенность. Но, кроме нее, надеться Марфе не на что.

Она взяла очередную стопу вещей.

Рома, ты меня спросил, люблю ли?

Да, очень. И это чистая правда.

Только ты спрашивал про Клауса. А я ответила тебе.

Стопка вещей аккуратно легла в чемодан.

***

Роман не помнил и не понимал, как жил несколько недель после отъезда Марфы. Он работал. Готовил документы, вел переговоры, участвовал в заседаниях суда. С кем-то говорил, куда-то ездил и что-то ел. Но это все происходило словно бы не с ним. Потому что исчезла какая-то важная составляющая его жизни.

Да нет же.

Исчез самый ее смысл.

Какая же нелепица. Но ощущалось именно так. Он два раза приезжал в ресторан, где работала Марфа. В первый раз развернулся уже в зале. Второй раз — у входных дверей. Что ему здесь делать, если нет ее?

Что ему вообще делать, если ее нет?!

Он сверил глазами ее контакт в телефоне. В соцсетях тишина.

Можно позвонить. Можно написать. Кому? Кому?! Той, которая сказала: «Люблю. Очень». И кого?! Какого-то дебильного Санта-Клауса! Кто это вообще такой? Что ты в нем нашла, Мрыся?! Как ты можешь его любить, да еще — очень?!

Ромка вытряс у братьев Тихих контакты этого Санты в соцсетях. Текст на другом языке понятен через слово — немецкий в школе у Романа был вторым языком, и знал он его на порядок хуже английского. А ты, Мрыся, ты как с ним изъясняешься?! Впрочем, если мужчина и женщина любят друг друга — они поймут друг друга и так. В постели слова и вовсе не нужны. Ромка скрипнул зубами и отпихнул от себя телефон. Чтобы тут же его снова взять в руки.

***

Вот в соцсетях Клауса Штибера — ну что за дурацкие имя и фамилия?! — Мрыся отметилась. Совместное фото и подпись: «Фрау Марта Штибер».

Нет. Это не про Мрысю!

Но на фото была она, и Ромка жадно вглядывался в снимок. Марфа улыбалась с фото. Курточка, джинсы, русые волосы по плечам, ясный взгляд прямо в камеру. А этот… Санта-Штибер обнимает ее за плечи! И подписывает фото: «Фрау Марта Штибер». И еще дальше — «Моя Марта». Хрена ли она твоя, уродец?! Морда у тебя явно кирпича просит.

Рома снова отпихнул телефон. И тут же снова подтянул его к себе и принялся листать ленту. Он уже все знал про этого Клауса Штибера — все, что тот соизволил сообщить о себе в соцсетях. И интерьеры его ресторанов выучил так, будто был там завсегдатаем.

Ну как, как он, Роман Ракитянский, дошел до жизни такой — что следит за жизнью девушки через соцсети?! Да потому что это не девушка. Это Мрыся. Его Мрыся!

С которой всегда можно посмяться. Которая его понимает. Может выдать леща — но по-дружески. А если ему на самом деле хреново — пожалеет. По-настоящему. Так, как умеет только она. Так, что после этого на самом деле стане легче. И понимаешь, что все ерунда, и горы готов сворачивать.

А если бы еще позволяла в сиси уткнуться…

Это пошло с того раза, на даче, когда они отмечали окончание второго курса. Они с парнями тогда крепко гульнули, и многое не отложилось в памяти. А вот как обнимал ее, как прижимался лицом к ее груди, какая она вся наощупь — это помнил отчетливо так, будто это было вчера.

Только это было один-единственный раз — и больше никогда не повторялось. А Рома перевел все в шутку и периодически дразнил этим Марфу — но только тет-а-тет, потому что за такие шутки в отношении сестры оба братка Тихих с него бы шкуру спустили несмотря на всю их дружбу. Поэтому это было только их — его и Мрыси. Хотя Ромка иногда на самом деле думал — а вот было бы здорово обнять ее по-настоящему. Не приобнять легко, как он обычно делал. А телом к телу. Вспомнить все ее мягкие изгибы. И какая ее грудь наощупь. А вот какие у нее губы — он не знает.

И никогда не узнает.

Потому что есть такой город Мюнхен. И есть этот сраный Клаус Штибер. Который как раз все про Марфу знает — что положено знать мужу про свою жену. И утыкается ей туда, куда ему заблагорассудится. Не только мосей в сиси, но и… Мелькнувшая в голове картинка белобрысой макушки между женских бедер была такой яркой и такой омерзительно-тошнотворной, что Ромка зашипел. В третий раз отпихнул от себя ни в чем не повинный телефон. Откинулся на стуле, вытянул ноги и уставился в потолок.

Судьба всегда благоволила ему. Так как же так получилось, что его Мрыся теперь чья-то Марта Штибер?! Как?!

В дверь стукнули, потом она отворилась и в образовавшуюся щель проснулась голова секретаря.

Она что-то говорила, но у Ромы было такое ощущение, что выключен звук. Он не понимал ни слова. Лишь последняя фраза дошла до его сознания: «Документы готовы?»

Он не стал переспрашивать.

— Через пять минут.

***

— Рома, ты совсем ничего не ешь. Положить тебе рыбу под маринадом? Ты ее любишь.

— Мама, это я, твой старший сын, люблю рыбу под маринадом.

— Старший я. Мам, положи мне студня.

— Марфа всех приучила говорить «студень» вместо «холодец».

— Марфа кого хочешь и к чему хочешь приучит.

— А Клаус у нее наверное по струнке ходит на задних лапках.

— Петя! Ты говоришь о муже сестры!

— Ничего не знаю. Меня с ним не знакомили, на свадьбе мы не