Оказалась она здесь как раз благодаря Эндрю Кенту. Четыре месяца назад Клер отправилась в Венецию, чтобы принять участие в научной конференции, на которой, как она узнала прежде, должен был делать доклад некий историк из Кембриджа; тема же его доклада имела много общего с темой ее незаконченной диссертации: тайные интриги испанского двора против Венецианской республики в 1618 году. Докладчиком оказался преподаватель Тринити-колледжа, доктор Эндрю Кент, весьма квалифицированный ученый-историк, первая книга которого, «Карл II и Амбарный заговор», была переведена на несколько языков, и по ней был даже снят на Би-би-си многосерийный научно-популярный фильм. Все пять дней, которые они провели в Венеции, Клер и Эндрю вместе разгадывали тайны событий и интриг четырехвековой давности, связанные с именем вовлеченной в них куртизанки Алессандры Россетти.

Но для начала им пришлось побороть взаимную неприязнь. С первых минут знакомства Клер показалось, что Эндрю — человек высокомерный и чересчур требовательный, из тех, кто терпеть не может рядом соперников. К счастью, у нее оказалось достаточно времени, чтобы узнать, что за холодной английской сдержанностью его скрывается мыслящая натура, доброе сердце, искрометное чувство юмора и блестящий ум, — словом, она поняла, что этот человек во всех отношениях заслуживал и наград, и похвал, которые не раз высказывались в его адрес. Он же, в свою очередь, поверил в талант Клер и в результаты ее исследований столь безоговорочно, что уступил ей свое право прочесть заключительную лекцию, посвященную интригам испанского двора, и нельзя не согласиться, что великодушный шаг этот явился с его стороны актом поддержки молодого коллеги. Не говоря уже о том, что он потратил три тысячи евро собственных денег, чтобы помочь ей выпутаться из неприятной истории: она случайно вынесла из венецианской Библиотеки Марчиана один из дневников Алессандры Россетти. Он же и предложил ей временно поработать преподавателем в Тринити-колледже — с тех пор они в некотором роде и подружились.

Но вот какой именно оттенок носила эта дружба, сказать она еще не могла. Все лето, пока Клер заканчивала диссертацию и готовилась к переезду на долгие девять месяцев в Англию, они с Эндрю переписывались — как правило, по электронной почте. Тон электронных посланий Эндрю был всегда дружеский, но без лишних интимностей, и ей пришлось отвечать ему в том же ключе. Вообразить что-либо иное было совершенно немыслимо. Насколько Клер было известно, у Эндрю все еще продолжалась связь с некоей Габриэллой Гризери, эффектной итальянской телеведущей. И вот теперь он — коллега Клер по работе, и завязывать отношения определенного сорта с ним было бы неблагоразумно, разве не так? Она, разумеется, не хотела рисковать своей новой работой. Да за такое место любой нормальный, а тем более молодой ученый-историк способен… трудно даже представить, на что он способен. Можно вообразить, как многие из бывших ее сокурсников локти кусают от зависти и скрипят зубами, а громче всех ее бывший муж Майкл, доцент кафедры древней истории Колумбийского университета. Вспомнив о нем, она удовлетворенно усмехнулась. Перед отъездом в Англию Клер приняла меры, чтобы ему стало известно о ее новой работе.

— Доктор Донован.

Клер услышала эти слова, но не сразу поняла, что они обращены к ней, — она вся была поглощена тем, что искала в толпе Эндрю.

— Доктор Донован.

Клер продолжала всматриваться в противоположную сторону зала.

— Доктор Донован!

Она оглянулась.

— Ой!

За спиной у нее стоял Эндрю Кент.

— Ах, это вы, — сказала она.

— Неужели вы не слышали, как я вас зову? — спросил он.

— Конечно, слышала.

— Я назвал вас по имени целых три раза.

Она слегка покраснела.

— Я еще не привыкла.

— Когда к вам обращаются по имени? — встревожился он, словно неожиданно пожалел о том, что помог ей устроиться на работу.

Как это Эндрю Кенту удалось так легко и просто заставить ее почувствовать себя полной идиоткой, глупой курицей и вдобавок еще от этого разозлиться? Клер сделала глубокий вдох и постаралась успокоиться: теперь не время обращать внимание на колкости.

— Я не привыкла, что меня называют «доктор Донован», — объяснила она, — Во-первых, потому что чернила на моем дипломе едва высохли. А во-вторых, у нас в Америке словом «доктор» обращаются только к врачам.

Она не стала прибавлять, что в американских университетах считается претенциозным даже доктору философии пользоваться титулом «доктор», но, подумав, решила, что Эндрю Кент и без нее это знает. А в Тринити-колледже всякого, кто имеет степень кандидата наук, называют доктором, это считается de rigueur[11]. Потом идет уровень доцента, которого достигают лишь наиболее успешные; а уж титул «профессор» зарезервирован за теми, кто поднялся на самый верх академической пирамиды[12].

— Да, зато мы в Англии обращаемся к хирургам «мистер», — кивнул Эндрю.

— А между прочим, почему?

— Я и сам толком не знаю. Наверное, чтобы не забывали, что когда-то они были брадобреями.

Клер рассмеялась, Эндрю тоже улыбнулся, и на какое-то мгновение, бесконечно долгое и счастливое, оба вдруг почувствовали, что остались в этом зале только вдвоем. На этот раз он показался ей еще красивей, возможно оттого, что на нем был смокинг. Темные, всегда косматые волосы его теперь подстрижены и приглажены, а загорелое лицо светилось каким-то внутренним светом, что делало его еще привлекательнее. А где очки, сломанная дужка которых вечно обмотана скотчем? Куда он их подевал? Большие карие манящие глаза его смотрели на нее открыто, сияя теплым светом. Клер сразу вспомнила вечер в Венеции, улицу с булыжной мостовой и слова, которые сказал ей тогда Эндрю. Что он сказал? «Вы самая упрямая, самая неистовая спорщица, самая интересная и самая очаровательная женщина из всех, кого я знаю». Кажется, так? Да-да, именно это он и сказал, и она до сих пор не может забыть этих слов. Она понимала, что они для него самого вырвались неожиданно, но ведь вырвались же, это факт, и против него не возразишь. Сердечко ее так и забилось при этом воспоминании. Или оно бьется оттого, что она, наконец, здесь, в Кембридже, и снова видит его?

— Какая вы сегодня красивая, — сказал Эндрю и слегка откашлялся. — Очень милое платье.

— Спасибо.

На это платье Клер потратила уйму времени и труда, и ей самой нравилось, что оно так отсвечивает, что атлас с медным отливом гармонирует с ее каштановыми волосами и карими глазами, в которых играют золотистые отблески ламп, освещающих зал. Интересно, заметил ли он это? Трудно сказать. «Очень милое» — возможно, это самый безумный комплимент, который от него можно дождаться. В конце концов, Эндрю англичанин, но она готова делать и на это поправку. Сейчас она лишь очень надеялась, что они не завязнут в топкой трясине бестолковой болтовни ни о чем, которая, похоже, всегда предваряла беседу на серьезную тему.