Чжун Ли смотрел на отплывающий корабль из-за своего столика, украшенного цветами и чайным сервизом тонкого расписного фарфора. Он думал о Тарталье, обо всём, что случилось сегодня, и эти мысли тоже рождали в нём чувство сожаления. Он не хотел, чтобы Тарталья покидал Ли Юэ. Раньше эта мысль ни разу не приходила ему в голову, но теперь он скучал по нему. Он вспоминал его смех, его злость, его янтарную в свете золотых фонарей кожу, вкус его губ после цветочного вина, и то, что Тарталья крикнул ему в гневе, сам не осознавая своих слов: те, кто любит тебя.

Тарталья вернулся меньше, чем через месяц, инкогнито. Чжун Ли не знал о его возвращении, пока Тарталья не нашёл его вечером за тем же чайным столиком, что и обычно.

— Господин Чжун Ли! — окликнул он. — Какая приятная встреча. Рад, что нашёл вас здесь.

— Чайльд Тарталья! — отозвался Чжун Ли, и Тарталья с удовольствием отметил в его голосе приятное удивление. — Не ожидал увидеть вас так скоро. Надеюсь, путешествие прошло благополучно.

— Вполне, — кивнул Тарталья и сел на свободное место за столиком. — Ну, как тебе жилось без меня? — перешёл он на обычный фамильярный тон. — Надеюсь, невыносимо скучно?

— Твоё отсутствие, безусловно, сказалось на яркости моих будней.

Тарталья расхохотался прежним своим беззаботным смехом. А потом вздохнул и с наслаждением вытянул ноги, откинувшись на спинку стула и закинув руки за голову. Он был счастлив снова оказаться здесь. За время, проведённое дома, он залечил своё уязвлённое самолюбие и в конце концов со свойственной ему лёгкостью отбросил обиду. Но другие воспоминания о Чжун Ли он не мог выкинуть из головы. Он снова и снова вспоминал то время, когда он мог бы догадаться по тысяче признаков, кто перед ним. Но понимая, что на самом деле у него не было никаких оснований заподозрить правду, теперь он погружался в эти воспоминания с наслаждением и весельем. И, конечно, примечал на будущее, что буквально каждый встречный может оказаться богом и не соизволить об этом сообщить. Чжун Ли сыграл хорошо, Тарталья не мог этого не признать. Но больше всего его волновали те утро и ночь, когда они были ближе всего. Теперь мысль о них вызывала в нём ещё более сильное возбуждение, чем раньше. У него прерывалось дыхание, когда он думал о том, что был с ним, не зная, кто он на самом деле, касался его, отдавался ему и чувствовал свою власть над ним — над Мораксом. Его самолюбие больше не страдало от мысли, что он был обманут, теперь оно ликовало, и он снова и снова повторял беззвучно: Моракс. Это имя было древнее и, используя его, Таралья словно касался божества, и всё сладко сжималось у него внутри от восторга. Никогда он не испытывал ничего подобного тому, что ощущал, закрывая глаза и предаваясь воспоминаниям о той ночи. Теперь он жаждал снова быть с Чжун Ли, уже зная правду. И в конце концов при первом же случае он вернулся в Ли Юэ.

Чжун Ли солгал бы, сказав, что не ждал его возвращения и не думал о нём. То и дело он возвращался мыслями к нему и к бою, после которого они расстались. Эти воспоминания будоражили его, сила и слабость Тартальи привлекали его. Мало кто так отчаянно был готов бросить вызов архонту, и это вызывало его уважение, но больше — возбуждало его. Он не знал, понимает ли это сам Тарталья, но он носил в себе семя такой древней и могущественной силы, что одно это приближало его к Чжун Ли. И близость к древнему врагу разжигала жизнь и прежний огонь в Мораксе. Но не только её. Слабость и хрупкость, которые Тарталья был вынужден — разумеется, не по своей воле — показать ему, влекли Чжун Ли не меньше. Его завораживало, с какой решимостью и готовностью Тарталья платил свою цену, с каким апломбом и ликованием бросался в бой, зная, как недолговечна его сила и как ему придётся расплачиваться за неё. Он был головокружительно смел, безрассуден, когда дело касалось битвы, отчаян и самонадеян за десятерых. Поставь его перед двумя архонтами, к которым у него личные счёты — он и тогда бы не спасовал. Казалось, Тарталья прекрасно осознавал смерть и её близость, но при этом смеялся, глядя ей в лицо. Ниже его достоинства было опасаться её.

Чжун Ли закрывал глаза и вспоминал его обнажённого, горячего и нетерпеливого, наслаждающегося каждым движением, каждым поцелуем. Тарталья был глубокой тёмной водой и сверкающей озёрной гладью, и он же был стремительной рекой, разбивающей преграды на своём пути. Он был страстным и нежным, яростным и податливым, и бой с ним был тем же самым, что секс, а секс — битвой, в которой Тарталья не намерен был проиграть, и даже его обессиленная рассеянная улыбка была знаком победы. И, открывая глаза, Чжун Ли замечал, как часто он дышит и как быстро бьётся его сердце, и жар разливался по его телу и желание вновь ощутить эту близость томило его.

Тарталья в своей манере, остроумно и легко, обрисовал ему своё пребывание дома. Чжун Ли слушал с интересом и смеялся его шуткам. Ему доставляло наслаждение слышать его голос. Тарталья ждал его смеха и каждого ответного слова — ему доставляла наслаждение одна мысль о том, кто на самом деле Чжун Ли. Иногда он снова, медленно и смакуя, мысленно произносил “Моракс” и щурился он накатившего возбуждения. Своей последней встречи перед отъездом Тартальи они не коснулись и словом.

Когда истории о Снежной закончились, Тарталья помолчал и вдруг без всякого предисловия спросил:

— Твои простыни по-прежнему пахнут духами?

Чжун Ли ничуть не смутился, по крайней мере — не показал этого.

— Не думаю, — ровно ответил он.

Тарталья ещё больше повеселел.

— Так ты что же, жил затворником?

Чжун Ли неопределённо качнул головой.

— Ты ждал меня? — спросил Тарталья, добавив голосу томности. — Другие радости уже не так тебя привлекают?

Чжун Ли улыбнулся, не раскрывая губ, и искоса взглянул не него.

— Ты напрашиваешься на ужин?

— А ты можешь его себе позволить теперь? Когда мора не сыплется у тебя изо рта, стоит его открыть?

Теперь Чжун Ли рассмеялся.

— Она никогда не появлялась таким странным способом. В любом случае — ужин с тобой я могу себе позволить. Ты всегда можешь заплатить за нас обоих.

— О, поверь, — теперь совсем уж томно произнёс Тарталья, и у Чжун Ли на