Желваки на его скулах дергаются. Красивые губы становятся тоньше.

— Метко, — говорит бесстрастно.

— Обращайся, — развернувшись, убираюсь подальше от него и от всего, что он с собой несет. — И передавай привет семье.

У него три дочери, и это, наверняка, не предел.

Сев в машину, втягиваю в себя воздух.

Его «БМВ» припаркована прямо у входа и, проезжая мимо, мысленно показываю ей средний палец.

Войдя в свою квартиру, чувствую знакомый запах краски и уксуса. Заглянув на кухню, качаю головой и отодвигаю балконную дверь.

— Моя маргаритка дома, — отзывается папа, точа канцелярским ножом карандаш.

Его седая шевелюра убрана со лба разноцветной банданой. Рабочие штаны и футболка заляпаны краской и выглядят авангардным взглядом на искусство. Осмотрев свой оккупированный балкон, вздыхаю.

Прижавшись виском к двери, бормочу:

— Как дела?

— Что-то будет, — кивает, становясь за мольберт.

— Слава богу, — цокаю я.

Творческий кризис приказал ему объявиться на моем пороге две недели назад. Где он был до этого, сказать трудно. Он слишком много перемещается, чтобы я успевала следить. К счастью, тяга к поискам приключений — это у нас несемейное. У него выставки по всей стране, и раз в год случается зарубежная. Я нашла для него зал, чтобы устроить выставку здесь, в городе, но пока выставлять нам нечего. Кажется, он назвал это “затмением внутреннего зрения”, но мы оба понимаем, что “затмение” нам не по карману. У него контракты, и сроки поджимают. Конечно, это не сравнится с временами, когда дела в нашей семье шли совсем туго, но даже тогда он сохранял оптимизм. В отличие от матери, которая потеряла в отца веру еще до моего окончания школы. Мой отчим был фрезеровщиком. Размен так себе, но тот, по крайней мере, получал зарплату каждый месяц, а не раз в полгода.

Что ж. Теперь его зарплата позволяет много чего, только распоряжаться деньгами он так и не научился. Яркий тому пример припаркован под моим балконом.

— Дашь взглянуть?

Пошевелив бровями, отец задумчиво чешет подбородок.

— Нет, — отвечает, загадочно улыбаясь.

— Замечательно, — фыркаю я.

— Покурим?

— Я бросила, — ухожу, расстегивая на ходу платье.

Глава 3. Глеб

— Доброе утро, — улыбается девчонка на кассе супермаркета, так комфортно возникшего на первом этаже моей многоэтажки.

Глазами стреляет и на ширинку мою поглядывает.

Симпатичная.

Правда зеленая совсем и блондинка.

У меня, как оказалось, теперь есть стойкие предпочтения, и они не про блондинок. Тридцать лет мои предпочтения были сильно нестабильными, но с кое-какими основными моментами, а теперь картина откристаллизовалась такая, что, блять, топором не вырубишь.

— Добрейшего, — выставляю на ленту банку растворимого кофе и упаковку сосисок.

На часах четыре тридцать утра. Я заканчивал свои обычные рабочие дни и в более глубокое утро, но сегодня на флирт совсем нет настроя. На этой неделе у меня стойкое неприятие секса с кем-то, кроме своего кулака. Как оказалось, фантазия у меня настолько бурная, что мне и партнерши не нужны, чтобы с кулаком дружить. Только одна, воображаемая.

Умеем, практикуем.

— В акции хотите поучаствовать? — слышу, собирая в пакет покупки.

— В удачу не верю, — прикладываю к терминалу карту.

— А во что верите? — хихикает девчонка.

— В девятимиллиметровый, — шучу, забирая свой пакет.

На юном лице легкое замешательство.

Бывает.

Отвернувшись, выхожу на улицу.

Влажный воздух забивает нос. Тишина вокруг такая, будто в вакууме. У города есть распорядок, и мой с ним никак не дружит.

Забравшись в машину, объезжаю дом и паркуюсь во дворе, чувствуя, что вырубает.

Добравшись до своей квартиры, набираю чайник, собираясь перекусить и завалиться спать. Забросив сосиски в микроволновку, отправляюсь в душ. В итоге голый падаю на разобранный диван, забив на завтрак.

— Блять… — хриплю, отдергивая от подушки голову и щурясь от солнца.

Стрельцов, твою мать, купи ты гребаные шторы!

На теле испарина от жары.

Сука.

Кондиционер в квартире тоже пригодился бы.

Перевернувшись на спину, нахожу в простынях телефон. В полупьяном сонном не адеквате вижу время — шесть утра, и входящий от своего полкана.

— Стрельцов, — накрываю рукой глаза.

— Что вы там за мордобой устроили?

— Препятствовали сопротивлению, — сиплю.

— Там палец сломанный, вы совсем дебилы?

— Никак нет.

То, что у меня рожа разбита, мало кого волнует.

— Там же малолетки почти. Одному девятнадцать вот-вот.

Дети. Таких детей я бы ему посоветовал за километр обходить.

— Подозреваемые совершили явку с повинной, — обозначаю результат.

Молчит, многозначительно пыхтя в трубку.

— Я рапорт от тебя увижу, или нет? — нехотя сдается.

— Так точно.

— Ну, и где?

— Сегодня будет, — отчитываюсь я.

Сбрасывает вызов.

Все в том же не адеквате принимаю вертикальное положение, опуская на пол ноги.

— Заебись, — бормочу, вставая с дивана.

Врубаю опять чайник и засыпаю в кружку растворимого кофе. Порывшись в шкафу, нахожу чистую футболку и трусы. Бриться желания нет, сосиски жрать тоже.

Через двадцать минут вхожу в отделение. В кабинете включаю чайник и опускаюсь в кресло. Пока грузится компьютер, прикидываю варианты изложения событий своего выезда по месту преступления.

Час спустя у меня вырисовывается абсолютно дебильная картина, в которой пытаюсь соединить правду и вымысел.

Без преувеличения считаю рапорты самой говеной частью своей работы.

Наляпав кое-какую «рыбу», отправляю документ Голубкину — своему напарнику по тому эпохальному выезду.

«Дальше ты», — пишу ему в теме.

В