Анна мне очень нравилась, потому что она заботилась о моей маме и потому что уделяла много внимания и мне. Она расспрашивала меня о школе и моих друзьях и дарила мне — на будущее — губную помаду, браслеты и всякие безделушки. У меня складывалось впечатление, что она очень хочет вызвать у меня симпатию, что она стремится привлечь меня на свою сторону. Что мне было непонятно — так это зачем она это делает. Она вела себя примерно так, как ведет себя одноклассница, желающая набиться ко мне в подруги, или же просто знакомая девочка, пытающаяся пробиться в круг моих друзей ради того, чтобы оказаться рядом с мальчиком, который ей нравится. Однако Анна-то была уже взрослой женщиной. Возможно, я служила для нее своего рода заменой дочери, которой у нее самой не было. Так или иначе, но мне казалось странным, что мне, ребенку, пытается понравиться взрослый человек.

Все мало-помалу возвращалось в привычное русло. Ни с Анхелем, ни со мной больше не случалось никаких неприятностей. Мы делали все, что нам говорили делать. Наши родители в конце концов приняли решение, что Анхель может играть с друзьями без чьего-либо надзора, не уходя, однако, от дома дальше определенного расстояния, даже если его друзья и решат пойти куда-то далеко. Они заставили его дать клятву и пригрозили всем, что только пришло им в голову, чтобы он не вздумал эту клятву нарушить. Они поступили так для того, чтобы Анхель приучался быть самостоятельным и правильно ориентироваться в окружающей обстановке. Отец заявил, что уж лучше побыстрее научиться плавать, чем никогда не ходить купаться, и мама в знак согласия кивнула. Они приняли это решение там, где принимали вообще все решения, — в постели. Там они всегда обсуждали шепотом все важные вопросы. Поскольку меня больше не винили в том, что произошло с Анхелем, я вздохнула спокойно. Маме хотелось снова начать мне доверять. Она почему-то иногда говорила, что порой то, чего у человека нет, имеет для него большее значение, чем то, что у него есть. Но чего у нее не было? Мама никогда ничего не говорила только ради того, чтобы что-то сказать. Она говорила только то, о чем попросту не могла промолчать, и в таких случаях слова словно сами по себе соскакивали у нее с языка. Мама жила не в том мире, в котором жили все остальные люди, а совсем в другом — в мире, в котором она была одна. Вместе с ней там были только ее мысли и слова, пусть даже рядом и находились ее родители, муж и дети.

Поначалу я училась в школе, которая называлась «Эсфера», однако когда мы переехали из дома в Эль-Оливаре в квартиру, расположенную на втором этаже над нашим обувным магазином, меня записали в школу, в которой все сотрудницы были монахинями.

Я сидела на уроке географии в школе «Эсфера», когда в наш класс вдруг вошел директор школы. Учитель, не выпуская мел из рук, замолчал и уставился на него. Директор приходил без предупреждения только в тех случаях, когда случалось что-нибудь чрезвычайное — например, умирал кто-то из родственников одного из учеников или же поступало сообщение о том, что в здание школы заложена бомба. Выражение лица учителя стало испуганным, и он подошел к директору. Они стали тихонько о чем-то разговаривать, и, судя по тому, что учитель время от времени пожимал плечами, ничего ужасного не произошло. Он окинул нас взглядом сквозь толстые стекла очков, прошелся по классу и холодно посмотрел своими черными глазами на меня.

— Лаура, собирай вещи, — сказал он. — За тобой пришли.

Три десятка голов повернулись в мою сторону. Я даже не пошевелилась. Все ждали, что я что-то скажу, о чем-то спрошу: им хотелось узнать, почему меня хотят отсюда забрать.

— Лаура, тебя ждут, — настойчиво повторил учитель. Он всегда был одет в вельветовые штаны и вельветовый пиджак, на которых к концу занятий накапливалась белая меловая пыль.

Я выполнила то, что требовалось, сгорая от стыда, что такое потребовали лишь от меня одной. Я закрыла учебник и положила его в школьный рюкзачок. Вслед за учебником я сунула туда тетради и пенал с ручками и карандашами. Стараясь не встречаться взглядом ни с кем из одноклассников, я подошла к учителю. Мои глаза находились примерно на уровне третьей пуговицы его пиджака.

— Иди в кабинет директора, — сказал учитель, поворачиваясь к классной доске.

Он не счел нужным больше ничего мне сказать. Я ведь была девочкой двенадцати лет, которой надлежало воспринимать жизнь такой, какая она есть. Вплоть до того времени, как стану взрослой, я не могла ни возмущаться, ни протестовать.

Держа рюкзачок на плече, я отправилась в кабинет, заходить в который всегда побаивалась. Я была одета в джинсы с серебристыми звездочками на карманах и красную футболку — свою любимую одежду. Волосы у меня доходили до середины спины и были гладкими и светлыми, потому что Лили осветляла их ромашкой. Вот примерно в таком виде я зашла в кабинет директора и увидела, что напротив директора сидит моя бабушка Лили.

— Ну хорошо, она уже пришла, — сказал директор, поднимаясь с кресла. — Очень жаль, что ей придется нас покинуть. Она образцовая ученица.

Моя бабушка тоже поднялась на ноги, улыбаясь своей самой лучезарной улыбкой. Она была одета в белое шерстяное пальто, в котором казалась более крупной, чем была на самом деле. Бабушка слегка наклонила голову в сторону директора.

— У вас замечательная школа, — сказала она, прищуриваясь, — потому что ею руководит исключительно хороший директор.

Директор поцеловал бабушке руку и проводил ее и меня в коридор.

— Возможно, у вас когда-нибудь найдется время еще раз нас навестить, — сказал он.

Бабушка засмеялась тем своим смехом, который, казалось, проникал аж до мозга костей:

— Как это любезно с вашей стороны, как это любезно!

Когда мы сели в машину, выражение лица Лили резко изменилось. Теперь ей уже не нужно было выглядеть очаровательной. Она о чем-то напряженно думала, и вывести ее из этой задумчивости было непросто.

Я отнюдь не была образцовой ученицей. После школы мне приходилось ежедневно по четыре часа заниматься балетом, а потому я почти не делала домашних заданий. Я лишь с трудом могла учиться. По утрам у меня начинало ныть в желудке, как только я подходила к школьной ограде и видела вывеску с названием школы: «Эсфера». Я мысленно умоляла ветер и солнце о том, чтобы никому из учителей не пришло в голову вызвать меня сегодня к доске.

Самым лучшим времяпрепровождением в школе были занятия баскетболом на школьном дворе. Такие занятия проходили у нас два раза в неделю и были единственным уроком, во время которого я ни о чем не думала, а просто бегала, прыгала и толкалась среди одноклассников. Я, резвясь так, чувствовала себя счастливой.

— Завтра мы пойдем смотреть твою новую школу.

Я заплакала. Мне не хотелось переходить в другую школу, потому что школа — она везде школа, а в этой я, по крайней мере, уже освоилась. Я не чувствовала в себе сил начинать все с нуля. Лили сказала, что я могу плакать сколько вздумается, — может, мне от этого станет легче.