Услышьте!

Был момент, когда казалось, что Фирсова и Томковича все-таки услышали.

Начальник «Союзшахтостроя» Николай Ионович Алехин, ознакомившись с ситуацией, сложившейся в городе Воркуте, написал в Верховный суд Коми АССР, что «Союзшахтострой» отзывает акт ревизии комбината, на основании которого против Фирсова и Томковича было возбуждено уголовное дело. Все судебно-следственные расходы Н. И. Алехин готов был даже принять на счет «Печоршахтостроя». «На основании неоднократных обследований, — объяснял Н. И. Алехин, — были установлены факты несоответствия выполненных... работ фактическим инженерно-геологическим условиям». Короче говоря, допущен крупномасштабный брак. Для его исправления потребовались дорогие и сложные ремонтно-восстановительные работы.

Возмутился, однако, прокурор города Воркуты А. В. Моисеев.

Какой брак, какие работы, если известно, что следствие занимается не браком, а только ворами и расхитителями?

Послание прокурора Моисеева министру угольной промышленности СССР отличалось детской непосредственностью и солдатской прямотой. «Тов. Алехин письмом на одном листе бумаги, — жаловался прокурор, — перечеркивает труд группы следователей, работавшей почти три года, изобличая расхитителей государственного имущества».

Обидно очень: следователи зря трудились.

Мотивы прокурора Моисеева показались вполне убедительными первому заместителю министра Владимиру Васильевичу Белому.

Или эта строгая прокурорская бумага и его тоже приятно освобождала от необходимости вникать в суть дела?

В. В. Белый ответил прокурору: «Рассмотрев ваше письмо, министерство приняло решение об аннулировании письма всесоюзного объединения «Союзшахтострой»... Должностные лица... привлечены к дисциплинарной ответственности».

Н. И. Алехину был объявлен выговор: не вылезай, не высовывайся, не прислушивайся к тому, о чем шумят люди, когда у них болит душа.

Пошумят и умолкнут. Не страшно.

И теперь, читая в редакционной почте: «Ну почему, почему меня не слышат?» — я думаю: ишь чего захотел, дружок! Как будто так просто, так легко, так безопасно тебя услышать?!..

Дуэль

Итак, позади первые три года следствия.

До нашей с И. Э. Каплуном поездки в Воркуту остается тоже три года.

Но мы пока об этом еще ничего не знаем.

Дело по обвинению Фирсова, Томковича, Матюнина и других только что принял к слушанию Верховный суд Коми АССР.

На скамье подсудимых четырнадцать человек: руководители СУ‑4, мастера участков и шабашники — те, кто по шестнадцать часов в сутки глотал пыль в подземелье на реке Усе и, рискуя жизнью, укреплял не забитые до скалы сваи на строительстве центральной водогрейной котельной. Теперь им грозило — осуждение, тюрьма, позор.

* * *

Через три года, когда мы приедем в Воркуту и люди станут приходить к нам в гостиницу и без конца рассказывать о том, как они прятали глаза от своих детей, от соседей и сослуживцев, а по городу поползли слухи о недавно раскрытой крупной шайке воров и расхитителей и люди эти не могли поверить, взять в толк, что они и есть эти самые воры и расхитители, и как готовы были они криком кричать, однако знали, что кричать им некому, да и бесполезно, я видел тогда, каким страшным, каким непосильным даже для самого сильного и выносливого человека может быть тяжелое, уничтожающее чувство незаслуженной человеческой обиды.

* * *

От адвокатов все четырнадцать отказались: будут защищать себя сами.

Четыре дня читали обвинительное заключение: как-никак 348 страниц.

Потом начался допрос Эвира Дмитриевича Фирсова.

Он продолжался десять дней подряд. С утра до обеда и потом до самого вечера.

Фирсов говорил о том, что обвинение, выдвинутое против них, нечестно и бесчеловечно.

— Спросите у жителя города Воркуты, в доме которого сегодня тепло и есть вода, позволил бы он нас обвинять?

Фирсов просил взять в руки бумагу, карандаш и произвести несложный элементарный расчет.

— Пущен слух, — говорил он, — будто за месяц шабашник получал полторы тысячи рублей. Это ложь, неправда. Временный рабочий работал на объекте сорок два дня без единого выходного и по четырнадцать — шестнадцать часов в день. Если взять нормальный трудовой день и обычную трудовую неделю, количество рабочих дней в месяц, вычесть районный северный коэффициент, то получится, что шабашник получал из расчета — двести — двести пятьдесят рублей в месяц. Так ли уж это много за тяжелый, опасный и качественный труд?

Я прошу подсчитать, — говорил Фирсов, — сколько мы все потеряли бы, если б отказались заплатить шабашникам эти деньги. Что было нам выгоднее: заплатить им или не заплатить?

...Чем дальше шел суд, чем больше допрашивал он свидетелей, чем детальнее вникал во все обстоятельства дела, тем яснее и отчетливее обозначалась происходящая здесь, в судебном зале, своеобразная дуэль, острый спор, прямой поединок.

Не между обвинением и защитой — это понятно и естественно.

Не между судом и подсудимыми — это тоже случается, когда подсудимые упорствуют, скрывают факты и суд, выясняя истину, вынужден наступать, разоблачать подсудимых, ломать их оборону.

Спор, поединок происходили здесь между следствием и судом.

И даже не по существу главного вопроса: виноваты или нет подсудимые. Это еще предстояло узнать, решить.

Спор, дуэль возникали по поводу того, как глубоко и далеко может и должно заходить правосудие.

Следствие как бы предостерегало: стоп, дальше ни на шаг, зачем нам знать так много?

А позиция суда была: чтобы правильно решить это дело, мы должны знать все. Все как было. Без утайки. Без тенденциозности. Без страха перед неразрешимыми, казалось бы, противоречиями. Без боязни нагрузить себя таким жизненным грузом, с которым мы потом не справимся.

Обязаны справиться. Это наш долг. А иначе для чего мы тут, чего стоим и чем занимаемся?

Следствие как бы предлагало: вот вам рамки, вот черта. Дальше ни на шаг. Табу!

Судебная же коллегия — председательствующий И. С. Кирдеев, народные заседатели Н. А. Бирюков и А. Б. Ногин — все дальше и дальше уходила за эту черту.

Следствие как бы выстраивало свой абстрактный логический шаблон: раз приписки — значит, сговор, значит, хищение, значит, воровство... Так оно обычно и бывает.

Суд же ломал всякие шаблоны. Ему важно было знать не то, как бывает обычно, а что произошло именно здесь, в данном конкретном случае? Приписки, утверждаете? Но можно ли говорить о них здесь, если не подсчитан весь, полный объем работ, выполненных временными рабочими? Они не убирали территорию, однако сколько ими сделано других необходимых дел, количество и трудоемкость которых не поддаются учету? И был ли у