пятнадцать незнакомка появилась снова, уже одетая по моде шестидесятых годов нашего века, и направилась в его сторону. Спрятавшись за камнями, Чарлз наблюдал, как девушка поднималась по крутому склону – чрезвычайно стройная и хорошенькая даже на взгляд человека более требовательного, чем неискушенный двадцатилетний юноша. Морская вода – если ошибаюсь, пусть меня поправят – вряд ли способна заменить щипцы для завивки волос, однако локонам младшей мисс Эванс соленые брызги придали особую восхитительную упругость. Природа щедро и со вкусом наложила на личико розовые, жемчужные и сливочные тона, а большие детские глаза смотрели на мир так, словно искали повод наполнить смехом очаровательный пухлый ротик. Застывшее в изумленном восхищении лицо Чарлза оказалось весьма приятной и подходящей находкой. Из слегка приоткрытых губ вырвался изумленный возглас. Удивление сменилось веселым смехом, потом на лице появился густой румянец. И вот наконец мисс Эванс внезапно рассердилась, как будто конфуз случился по вине незнакомца, – позиция, весьма характерная для женщин. И под суровым негодующим взглядом Чарлз действительно почувствовал себя неловко, неуклюже поднялся и начал робко извиняться, сам не понимая, по какому поводу: то ли потому, что вообще пришел на скалы, то ли потому, что рано встал.

Младшая мисс Эванс милостиво кивнула, показывая, что извинения приняты, и проследовала своим путем, а Чарлз продолжал ошеломленно смотреть ей вслед до тех пор, пока долина не приняла нимфу в свои объятия и не укрыла зеленым пологом деревьев.

С этого все и началось. Я говорю о Вселенной, с точки зрения Чарлза и Миванвей.

Спустя полгода они стали мужем и женой, а если говорить точнее, очень молодым мужем и совсем юной женой. Сибон-старший советовал не спешить со свадьбой, однако отступил под нетерпеливым напором младшего партнера. Преподобный мистер Эванс, как это обычно случается с богословами, располагал щедрым набором незамужних дочерей и скромным доходом. Лично он не видел необходимости откладывать бракосочетание.

Медовый месяц было решено провести в Нью-Форесте, что оказалось следующей серьезной ошибкой. В феврале Нью-Форест навевает тоску, а молодожены к тому же выбрали самое уединенное место, какое только можно было придумать. Две недели в Париже или Риме принесли бы куда больше пользы. Пока еще мистеру и миссис Сибон не о чем было говорить, кроме любви, а эту тему они всю зиму упорно обсуждали и устно, и письменно. На десятый день медового месяца Чарлз зевнул, и из-за этой ужасной оплошности Миванвей целых полчаса тихо проплакала в своей комнате. Вечером шестнадцатого дня Миванвей неожиданно для себя почувствовала странное раздражение (как будто пятнадцать холодных промозглых дней в Нью-Форесте не могли сами по себе вызвать недовольство) и попросила супруга не портить ей прическу. От изумления Чарлз утратил дар речи, удалился в сад и поклялся перед звездами, что больше никогда в жизни не прикоснется к волосам жены.

Еще до начала медового месяца пара совершила третью невероятную глупость. Подобно многим молодым и безумно влюбленным людям, Чарлз попросил избранницу назначить ему испытание. Душа требовала великих, благородных деяний, способных в полной мере продемонстрировать безусловную преданность. Конечно же, он имел в виду победу над страшными драконами, хотя, возможно, и сам этого не понимал. Миванвей тоже первым делом вспомнила о драконах, но, к несчастью, запасы этих полезных существ давно истощились, а потому Чарлзу было приказано бросить курить. Миванвей посоветовалась с любимой сестрой, и ничего лучше девушки придумать не смогли. Младший мистер Сибон побледнел от ужаса и попросил назначить подвиг, более достойный Геракла, потребовать жертвы более кровавой. Но Миванвей сохранила непреклонность и заявила, что даже если новая задача и возникнет, данное испытание все равно сохранит силу, после чего закрыла тему с очаровательным высокомерием, достойным самой Марии Антуанетты.

С этого дня табак, добрый ангел всех мужчин, больше не приходил на помощь, чтобы преподать Чарлзу урок терпения и благожелательности, и постепенно беззащитной душой завладели дурные склонности: вспыльчивость и эгоизм.

Молодожены поселились в пригороде Ньюкасла, что также оказалось неудачным выбором: отныне круг общения ограничивался немногочисленными семейными парами средних лет, и супругам пришлось рассчитывать исключительно на собственные возможности. Они мало знали жизнь, еще меньше знали друг друга и совсем не знали самих себя. Конечно, часто случались размолвки, а каждая ссора все больше углубляла незаживающую рану. К сожалению, рядом не оказалось доброго опытного друга, способного снисходительно посмеяться над наивностью обоих. Миванвей прилежно записывала невзгоды в толстый дневник и оттого чувствовала себя еще хуже. Страдания становились столь нестерпимыми, что уже через десять минут хорошенькая глупая головка падала на пухлую ладошку, и тетрадь, самым подходящим местом для которой был, конечно, камин, насквозь промокала от слез. А Чарлз, закончив работу и распустив по домам клерков, медлил в темной унылой конторе и раздувал пустяки до размеров серьезных неприятностей.

Конец пришел однажды вечером, после обеда, когда в пылу нелепой ссоры Чарлз ударил Миванвей. Как и следовало ожидать, он тут же горько пожалел о постыдном, недостойном джентльмена поведении. Единственным оправданием греховной несдержанности может служить то обстоятельство, что хорошенькие девушки, которых с детства баловали окружающие, порой ведут себя весьма раздражающим образом. Миванвей бросилась в свою комнату и заперлась. Чарлз поспешил следом, чтобы извиниться, однако опоздал: дверь захлопнулась как раз перед его носом.

На самом деле прикосновение было совсем легким: мускулы парня опередили мысли. Но эмоциональная Миванвей восприняла происшествие как нападение, удар. Так вот до чего дошло! Вот чем заканчивается любовь мужчины!

Добрую половину ночи она провела в беседе со своим драгоценным дневником и в результате утром спустилась вниз в еще более плачевном состоянии. Чарлз всю ночь мерил шагами улицы Ньюкасла, что тоже пользы не принесло. Жену он встретил извинениями пополам с оправданиями – тактика ошибочная. Миванвей, разумеется, уцепилась за оправдания, и ссора возобновилась. Она заявила, что ненавидит его. Он заметил, что она никогда его не любила, а она ответила, что он никогда не любил ее. Если бы в доме оказался кто-нибудь, способный стукнуть обоих лбами и предложить сытный завтрак, скандал бы немедленно угас, однако сочетание бессонной ночи с пустыми желудками возымело катастрофическое действие. Умы порождали ядовитые слова, и каждый верил всему, что говорит. Днем Чарлз отплыл из Гулля на корабле, отправлявшемся в Кейптаун, а Миванвей тем же вечером вышла из дилижанса в Бристоле и явилась в отчий дом с двумя чемоданами и кратким известием о том, что навсегда рассталась с супругом. На следующее утро каждый из глупцов был готов произнести самые нежные из существующих на свете слов, однако следующее утро опоздало примерно на сутки.

Спустя еще восемь дней у побережья Португалии корабль Чарлза наткнулся в тумане на скалу, и, по сообщениям, все пассажиры погибли. Миванвей прочитала в скорбном списке имя мужа. Ребенок, который уже рос под сердцем, умер, а она поняла, что любила глубоко и больше никогда полюбить не сможет.

Судьба, однако, проявила милосердие: Чарлза и еще одного счастливчика подобрало небольшое торговое судно. Спасенные оказались в Алжире. Там молодой человек узнал о своей гибели и решил оставить известие без опровержения. С одной стороны, такое положение устраняло угнетавшую душу материальную проблему. Он не сомневался, что отец передаст невестке небольшой капитал сына – не исключено даже, что с некоторой прибавкой, – и при желании Миванвей сможет снова выйти замуж. Обиженный супруг считал, что жена не испытывает к нему теплых чувств, а известие о трагическом кораблекрушении восприняла с чувством облегчения. Что ж, раз так, он начнет новую жизнь и постарается забыть о прошлом.

Чарлз продолжил путь в Кейптаун, где вскоре сумел достичь убедительных успехов и занял превосходное положение. Колония активно развивалась, толковые инженеры требовались повсюду, а наш герой знал свое дело. Жизнь с каждым днем становилась все интереснее и полнее. Суровая, опасная работа во внутренних районах страны вполне его устраивала, и время летело быстро.

Однако, рассчитывая забыть Миванвей, он не принял во внимание собственный характер, в основе которого лежало благородство истинного английского джентльмена.