— Опытная птица, — с облегчением сказал Федосеев и пригладил зализанные и расчесанные на прямой пробор волосы. Какаду с презрительным видом пересел на жердочке спиной к Селиверстову и тут увидел Артемия Ивановича.

— Дурррак, дуррак, дуррак! — заорал попугай и забился в истерике.

— Сам дурак! — сказал глупой птице Артемий Иванович и Селиверстов поддержал его:

— Действительно, Григорий Ардалионович, держите тут всяких птиц, а они оскорбляют достойных людей.

Федосеев снял с высокой резной спинки своего стула черную тряпку и поспешил накрыть ею клетку, после чего попугай умолк.

— Эта птица распоряжением министра императорского двора приписана к моей канцелярии из Фермерского дворца за старостью лет и болтливостью, — Федосеев искоса взглянул на Селиверстова, — не знаю, жил ли он уже при Петре Великом, но по тому, как он называет покойного императора «отроком» и рассказывает о первом интимном свидании Александра Николаевича с будущей княгиней Юрьевской в Монплезире, ему по крайней мере лет пятьдесят. Однако давайте приступим к делу, — предложил камергер. — Генерал Черевин просил составить протокол всего, что здесь будет говориться, и затем передать ему. Кто будет писать, Николай Дмитриевич?

— Может, не стоит писать… — усомнился Селиверстов. — Мы ему так, на словах передадим.

После нескольких скандалов с записками к замужним дамам, произошедших еще во времена его пензенского губернаторства, Селиверстов очень не любил оставлять на бумаге следы своей деятельности.

— На словах невозможно, — покачал головой Федосеев. — К тому же полковник Секеринский тоже, как вы помните, хотел знать все подробно, и мы будем должны предоставить ему копию.

Фамилию Черевина Фаберовский знал: так звали генерала, когда-то бывшего адъютантом у Муравьева-Вешателя после подавления Варшавского восстания и потом короткое время возглавлявшего Третье отделение до его упразднения, а вот фамилию Секеринского слышал впервые. Он бросил взгляд на Артемия Ивановича и по его посеревшему лицу понял, что ныне люди, скрывавшиеся за этими фамилиями, представляют собой важные персоны в России. А Владимирову было отчего посереть. Генерал-майор Петр Черевин возглавлял охрану царя, а полковник Секеринский был начальником Санкт-Петербургского охранного отделения и по прежним меркам мог считаться равным начальнику Третьего отделения.

— Ну если писать, то вам и карты в руки, Сергей Григорьевич, — сказал Селиверстов. — У вас почерк хороший, не то что у меня, старика.

Федосеев сел за стол, царственным жестом достал чистый лист из кипы бумаги и положил перед собой. По тому артистизму, с каким он проделал это, по порядку и заботе, с какой были расставлены по столу бронзовые чернильницы, ножи для разрезания книг, клякс-папье и валики для промакивания чернил, пресс-папье разных форм, машинки для заточки карандашей, сшиватели и дыроколы, было видно, что общаться с бумагами и канцелярскими принадлежностями он умеет и любит, и что такое общение составляет одно из главных удовольствий в его жизни.

— Ну-с, рассказывайте, — Федосеев взял с изящной подставки ручку с английским пером и макнул ее в чернила.

— Мне хотелось бы прояснить один вопрос, — сказал Фаберовский. — Генерал Селиверстов всю дорогу от вокзала оповедовал мне о своей любви к молоденьким пухленьким хористкам и балеринам в кружевных розовых панталончиках. Но он так и не удосужился мне поведать, что же на самом деле произошло тогда в Остенде, когда нас захватили люди Рачковского, почему мы оказались в Якутске, а затем вдруг были вызваны обратно до Петербургу.

— А вы мне о кружевных панталончиках никогда не рассказывали, Николай Дмитриевич, — сказал Федосеев, с любопытством взглянув на сконфуженного Селиверстова. — Полагаю, эти господа имеют право знать, что с ними произошло.

— Ну что ж, извольте, — нехотя согласился Селиверстов. — Мы действительно не рассчитывали, что Рачковский окажется так скор и когда вы, господа, прибудете на шхуне из Англии, он уже будет ждать вас на пристани. Личная агентура директора Департамента полиции, инспектировать которую ежегодно я имею честь, находилась большей частью в Париже, где следила за самим Рачковским и всеми его французскими агентами. Однако он обхитрил нас, послав в Бельгию еще до того, как мы установили за ним и его людьми слежку, своего агента Продеуса. В Бельгии у нас не было своих людей и когда я приехал в Остенде, мне пришлось обращаться в бельгийскую полицию, которая была слишком нерасторопна.

— Сдается мне, ваше превосходительство тоже не очень спешился, — резко сказал Фаберовский.

Артемий Иванович в отношениях с начальством обладал чутьем и знал, когда можно себе что-нибудь позволить, а когда надо поцеловать ему ручки. И он сразу почувствовал, что поляк начинает зарываться, что если сейчас же не унять его, их могут отправить обратно или еще чего похуже.

— Вы несправедливы к его превосходительству, господин Фаберовский! — набросился Владимиров на поляка. — Если бы вы не опоили на шхуне всех каким-то сонным зельем, мы смогли бы дать достойный отпор людям Рачковского и они не смогли бы помешать планам его превосходительства в отношении нас. А из-за вас нас взяли голыми руками!

— Полно, полно, господин Владимиров, — успокоил Артемия Ивановича Селиверстов. — Господин Фаберовский имеет право сердиться, ведь я действительно не нашел вас на пристани, когда приехал туда.

По тону, каким это было сказано, поляк понял, что у него не было никакого права сердиться и он должен быть благодарен Селиверстову хотя бы за то, что навечно не остался гнить в Сибири. Фаберовскому стало ясно, что этот старик очень злопамятен и при случае еще припомнит ему и кружевные панталончики, и обвинение в неторопливости. Поэтому поляк почтительно поклонился и предоставил Селиверстову продолжить рассказ.

— Я не знаю, каким образом Рачковский доставил вас в Россию через границу, — сказал Селиверстов. — Мне известно только, что потом он через свою давнюю приятельницу княгиню Радзивилл, которая, как бы это сказать… живет maritalment [5] с генералом Черевиным, добился от Черевина вашей отправки в Сибирь в административном порядке.

Селиверстов перевел дух и налил себе в стакан воды из стоявшего на столе у Федосеева кофейника. Камергер дернулся, но генерал не заметил, что в стакане была вода для какаду, и Федосеев успокоился.

— Как я и говорил вам у Дурново, — возвратил Селиверстов на стол стакан, — после смерти графа Толстого мы с Григорием Ардалионовичем упросили Черевина добиться у назначенного по черевинской протекции министра внутренних дел вашего возвращения в Петербург. Мы пытались сделать это еще в прошлом году, но ваш этап уже прошел Омолой и дело пришлось отложить до нынешней весны.

— И для чего же потребовалось нас возвращать? — спросил Фаберовский. — Неужели замучила совесть?

— Нам с камергером Федосеевым и полковником Секеринским нужен был процесс против Рачковского по лондонскому делу Джека Потрошителя. А без свидетелей мы ничего не могли сделать.