Беллой и этим пограничьем, Его Младшее (если не сказать инфантильное) Высочество, мог бы предположительно двигаться?

К единому заключению они не пришли.

Попофф явно не смущался показывать, что использует зри-камни; то есть, он повернулся, вопросительно глянул на Эстерхази, который ему кивнул. Для Попоффа этого было достаточно. Фон Штрумпф пожелал убедиться, что здесь не заключается никакое ведьмовство; доктор Эстерхази продемонстрировал ему снятое с одной из княжеских полок печатного вида доказательство, что последний Церковный Собор Истра, крайне порицая обрядовое поедание конины во время церковных праздников «по образу и подобию язычников и проклятых сарматов, на чьи, так называемые, священные места позволительно и даже похвально мочиться»; совершенно ничего не указывает на предмет ясновидения: это вполне удовлетворило фон Штрумпфа. А Штруввельпейтер припомнил, что он «как-то что-то про это читал, во французской или немецкой газете — страсть, какие учёные эти французы и немцы, не так ли, Энгельберт?» — и это вполне удовлетворило Штруввельпейтера. Так что Попофф снова раскрыл свои зри-камни. Псалманаццар. И Агаг.

Псалманаццар, кратко и довольно смутно, показал лицо Коронного Наследника в окне кареты; Агаг (присланный кузеном князя, бароном Большим Борисом), оказался немного точнее насчёт Коронного Наследника: тот ковырялся в своём изящном носу.

— По цвету грязи, попавшей на окно кареты, — предположил Эстерхази, — могу сделать вывод, что карета сейчас движется по Государственному Дальнему Северному Пути.

— И, если это так, то он уже почти наказан за свои грехи! — вскричал Штруввельпейтер. — Тамошние обладатели избирательных прав так редко выбирали решение уплатить весьма умеренный подушный налог, что, в результате, дорогу там так и не замостили, с тех пор, как… как… хорошо, с давних пор. Или так мне рассказывали. Я там никогда не бывал.

— Я бывал, — откликнулся Попофф. — Полагаю, Его Младшему Высочеству не стоит даже заезжать на любой из тамошних постоялых дворов. Говорят, что блохи там такой величины, что сходят за конное ополчение.

Однако фон Штрумпфа такие вопросы не интересовали. — Если эту неразумную затею Августа Сальвадора не пресечь на корню, — угрюмо заявил он, — наши внуки будут платить подушные налоги Австрии или России или — спаси Боже! кто знает, какая страна или страны смогут нас захватить, если мы, как Польша, останемся без вменяемого государя — может, Болгария — или даже Граустарк[39] — в любом случае, я скорее уеду в Египет, чем покорюсь им. Очень хорошо, если это «хорошо», Его Болванейшество находится на Государственном Дальнем Северном Пути: что дальше? — И, прежде чем кто-либо ответил, добавил, что возможна участь и похуже, чем быть искусанным блохами, хоть и здоровенными.

Эстерхази потёр лоб костяшками пальцев. — Хотя электромагнитный телеграф и обесценивает человеческий язык, — произнёс он, — всё же, он быстрее любой лошади или паровоза. В сущности, ту телеграмму, что прислали мне, отчего бы не отправить её на станцию, где железная дорога пересекается с Государственным Дальним Северным Путём?

Согласились так и поступить; сообщение переписали и вручили констеблю, либо тому же самому, либо другому, оказавшемуся под рукой; как видно, людей такого звания в области Красной Горы было предостаточно; который забрал сообщение с запросом, составленным доктором Эстерхази. После этого возник вопрос — а что, тем временем, делать им самим?

Фон Штрумпф решил произнести речь. — Лишь существование единого государя, — произнёс он, — удерживает вместе фламандцев и валлонов Бельгии. То же верно и для Скандии и Фрорланда. Австро-Венгрии. И Скифии-Паннонии-Трансбалкании. Пусть достойный государь уйдёт и что же получится в результате? Хаос. Вот что.

Эстерхази, чуть раздражительнее обычного, ответил: — И вдобавок, я облысею. Есть что-нибудь поновее?

Попофф, редко выказывающий интерес к любым политическим событиям современнее Прагматической Санкции, которая утвердила Марию Терезию[40] (среди прочих пунктов) «королём» Венгрии — древний обычай той страны не позволял царствовать королеве — заметил, что Швейцария остаётся единой республикой, несмотря на разнообразие её языков и народов. В ответ ему заметили, что Швейцария свыкалась с таким союзом больше столетий, чем насчитывается десятилетий в истории С.-П.-Т.; на минуту он умолк. Затем…

— Вот идея, чем нам заняться! — воскликнул он. — Все вы знаете о загвоздке с кабаньим копьём — что движущая сила нападающего кабана иногда несёт его, то есть, кабана, прямо по копейному древку, так, что иногда перед смертью он успевает пырнуть охотника клыками. Ну, на новые кабаньи копья я поставил крестовины, чтобы такое предотвратить. Теоретически. Почему бы, пока мы ждём, не выйти прогуляться и посмотреть, сработает ли это? А?

Штруввельпейтер отозвался — без спешки, но и без промедления — что, увы, его подагра…

А фон Штрумпф заявил, что, будучи слугой Августейшего Дома, не имеет права рисковать своей персоной нигде, кроме службы этому Дому. — Хотя, конечно, мне бы очень хотелось, да. Заманчиво.

Поэтому, в конце концов, сошлись на том, что они пожарят немного щековины с прошлонедельного кабана (к настоящему времени сильно потерявшего в щековине), а, пока что, распробуют чуточку доброго горячего кофе Мокха с чуточкой доброго я-май-кайского рома. И с этим согласились все.

Перед и после жаркою отбивных и их поеданием, сыграли партию в вист, потом в бостон, затем опять в вист; потом собравшихся одолело беспокойство. Фон Штрумпф вернулся к своей теме, хотя, казалось, душа у него к тому не лежала. — И что удерживает вместе валахов и молдаван в Румынии? — риторически вопросил он.

— Дотации, выплачиваемые им царём России, — кратко ответил Штруввельпейтер. Поскольку это был не тот ответ, что ожидал фон Штрумпф, он последовал общему примеру и пропустил его мимо ушей.

— Отчего тот малый задерживается? — спросил он. — Может, он где-нибудь остановился промочить горло?

Князь Попофф не выглядел встревоженным. — Ничто его не задержит, кроме отсутствия крыльев у лошади. И уж с таким поручением, он, конечно, не станет останавливаться, чтобы где-нибудь промочить горло. Верный и неудержимый народ эти констебли из горных районов. Через минуту он будет здесь.

С пунктуальностью, возможно, чуть большей, чем приличествует гостю, фон Штрумпф вытащил свои массивные золотые часы и с щелчком открыл их. — Минуту? Поглядим. — Какое-то время было слышно лишь урчание отменно прожёванной щековины прошлонедельного кабана, пока та путешествовала по чьим-то животам и кишкам. Потом во дворе замка загремел цокот копыт.

— Вот и он, — заметил Попофф. — Сколько времени прошло?

— Вот же Сатана-в-аду-прикованный!..РОВНО одна минута! — Фон Штрумпф взглянул на своего хозяина с изрядным уважением.

Заходит, ещё потный и исходящий паром от скачки, типичный сельский констебль, то бишь, типичный горец, с кожаной повязкой на правой руке; на повязке сильно истёртый символ, знак, или герб и сильно истёртый номер. Этот человек держит в руке