«Как так, брат Иван, французская?»

«Он, Данилушко, к нам в лес из города Парижу гость. Живет он там на главной улице, свил гнездо на дереве Крокет. Ходят внизу под деревом тамошние жандармы, охраняют гнездо. А как листочки полезут, так он выберет ночку потемней и поминай как звали. А в газетах пишут — опять, дескать, ле коростель изволил нас покинуть. И разъезжаются ихние академики со своими приборами по разным странам, ищут уникальную птицу. А невдомек, что он лесочком да перелеском, тут под кустиком заночует, там в дупло схоронится — и к нам в лес. Тут ему летом и раздолье».

«А потом он, брат Ваня, как же?»

«А как, Данилушко, дожди пойдут, так он заплачет горькими слезами и обратно к себе на дерево Крокет. И несладко ему там, да здоровье его даром что с полсвиньи — хлипкое. И сидит себе до следующей весны на дереве Крокет, кушает булки и смотрит сны, как обратно к нам прилетит».

Задумается Данило о судьбе французской птицы, думает-думает, глядишь и задремлет. А Иван сидит себе; и вроде не смотрит, а все видит; и вроде не слушает, а все слышит. Вот пичуга ночная цыркнула — Иван знает, какая и почему. Вот хозяин фыркнул — старый пень увидел, гнилушки светятся, а он к ним примеривается, зачем, дескать. Вот ветерок дунул — и вроде бы ерунда такая, так — движение воздуха, — а Иван сидит и ухмыляется про себя; знает, что просто так ничего не бывает. Так и сидит, пока звезды не начнут меркнуть. Посидит еще, и Даниле — тихонько, на ухо:

«Вставай, Данилушко, пойдем-ка по грибы».

3

Не стало больше в доме места, некуда Даниле новые монплезиры класть.

Порешили построить длинный сарай, чтобы каждую штучку — на гвоздик, каждую фитюлечку — на полочку, а что посерьезнее — так и шкап с окошками сладить.

Выходит спозаранку Иван из дому, топор в руки и — знай наших. Даниле во сне все слышится — тук да тук, а что за тук — непонятно. «Погоди, кричит, — подсоблю». Пока штаны натягивал да кусок хлеба в рот засунул, выбегает — а уж две трети сарая во дворе. Едва успел — приделал крышу, да зато так ловко, как будто сама выросла.

Сели во дворе под дерево, сидят — душенька довольна. Прилетела птица грач, поклевала крышу и улетела не солоно хлебавши. После обеда начали перетаскивать монплезиры; не много, не мало — таскали два дня. Опять-таки хорошо — в доме просторнее, а в сарае каждая штучка на гвоздике, каждая фитюлечка на полочке, а что посерьезнее — стоит в шкапу с окошками. Один конец отгородили Даниле под рабочее дело — поставили столы да верстаки. Теперь есть куда и складывать всякое, есть и где наукой заниматься.

Пошли ночью спать. Легли, а за окошком — оба слышат — фук, фук. Данило даже к окошку подскочил, да только сарай из окошка плохо видно. А Иван с печки посмеивается. «Слышь, хозяин пришел смотреть, что за хоромы стоят». — «Ну и как?» — «А ничего, Данилушко, посмотрит да и уйдет. Не его это ума дело, а проверить обязан".

Так почти до утра фукал и кряхтел. Но тронуть ничего не тронул: действительно, не его ума дело.

4

По примеру кума Родиона Данило отправился в странствие. Долго ли, коротко ли, а выходит Иван днем к роднику за водой — глядь, Данило по тропке шагает. Весь черный, глаза да зубы сверкают, довольный. Выпили с дороги чаю, рассказывает.

«Был, брат Иван, на севере. Там большие горы. Стоят прямо в море, море все льдом полыхает. Во льду полыньи, в них нерпы живут, сторожат морское дно. На морском дне у них стоит Антарктида, там морское золото и воробьиный камень. Если кто этот камень настоит на теплой воде, то два года ничего не будет пить и начнет говорить по-птичьи.

Если от гор повернуть направо, то придешь в пустыню, за пустыней горелый лес. Там человеку делать нечего. А если налево идти, то сначала тоже пустыня, но немножко, а потом стоит электростанция. На электростанции в будке живет монтер, ну вот как мы с тобой, но совсем один. Он через это и говорит плохо, но если попривыкнет, то все понимает. Я у него пожил немного, а он меня учил, как строить машину».

«А что за машину, Данилушко?»

«А, говорит, самую главную на текущий момент машину. Называется Яблочная Машина Дарья».

Данило мешок развязывает и вынимает картонку, а там закорючки да буквочки. «Вот, брат Иван, всю монтерскую премудрость я тут для памяти обозначил, так что мы столы да верстаки не зря в сарае прилаживали. Построим и мы Яблочную Машину Дарья».

Сказано — сделано.

Висит над столом бумага с монтерской премудростью, лежат некоторые приспособления. Даниле, ему виднее, как Машину изготовлять, а по кустарной части Иван всегда поможет, если надо. Делается Яблочная Машина Дарья в сарае у Ивана с Данилой, а как дойдет до победного конца, то и мы с вами это дело заметим.

5

Только солнышко с глаз долой, сидят Иван с Данилой в избе, гоняют чаи да слушают из грамофонта последние известия. Стук в дверь. «Так что же, заходи, коли хороший человек».

Заходит. Пегий весь, в поддевке с ремешками да пуговицами, но лицо благообразное. Поставил саквояж у печки: «Здравствуйте, хозяева, я турист». — «И ладно, турист так турист, садись с нами чаи пить».

Сидит, пьет, зыркает глазами. «Не боязно, говорит, в такой глухомотине одним?» — «А чего нам, мил человек, бояться. Здесь у нас тихо, радостно. Зверь дурного не скажет, а человек не дойдет; а коли дойдет, так уж видно не просто так».

Призадумался.

«А как тут у вас, говорит, производится гомеопатия?»

Данило — на Ивана, Иван — на Данилу: «Что за гомеопатия?»

А тот смеется, этак диковато.

«Гомеопатия, говорит, такое устройство для сугрева и чтоб захорошело. Опять-таки уничтожает микроба». — «Да мы, человек хороший, и так в тепле, в хороше. А что до микроба, так он свою службу держит, мы свою, у нас мир да совет. Не за што нам его бить».

Турист покашливать начинает.

«А что, говорит, за служба у вас такая?»

«А такая, милок, и служба, что грибы чаем, орехи сохраняем, всякие травки в чай кладем, листочкам да корешкам счет ведем. Придет лось, расскажет что вкривь, что