Это не просто предположение. Свадебный пир Филиппа и Клеопатры спровоцировал кризис, вскрывший глубокий разрыв отношений между отцом и сыном. Александр с неохотой пришел на пир и уселся на почетное место напротив царя. Остальные гости, напившись неразведенного вина, небрежно откинулись на ложах – на головах гирлянды, в сердцах – злорадная радость: унижение принца им было очень приятно. Когда отец фальшиво поприветствовал Александра, сын объявил: «Когда моя мать выйдет замуж во второй раз, я приглашу тебя на ее свадьбу». Это была не просто колкость, а предупреждение. Олимпиада была родом из Эпира, маленького, но стратегически важного царства на границах Македонии. Плутарх продолжает рассказ: «Аттал поднялся и обратился ко всем македонцам: молите богов, чтобы у Филиппа и Клеопатры родился законный наследник престола».

Насмешка была столь жестокой и недвусмысленной, с выделением слова «законный», что не осталось никакого сомнения: призыв Аттала был подготовлен и на эту тему Филипп со своей свитой шутили неоднократно. Слова Олимпиады о возможно божественном происхождении ее сына были брошены ей же в лицо, и Александр немедленно на них среагировал: «Так что же, негодяй, я, по-твоему, незаконнорожденный, что ли?» – и он швырнул в Аттала чашу. Вбежала вооруженная охрана. Филипп обнажил свой меч, вскочил с ложа, на котором пил вино, но раненая нога подвернулась, и он растянулся на полу.

Издеваясь над отцом, Александр сказал: «Смотрите, друзья! Этот человек собирается переправиться из Европы в Азию, а не может дойти от ложа до ложа».

В этот же вечер Александр ушел из дворца, забрав с собой мать. Она нашла приют в Эпире, а сын поселился в Иллирии и жил там с грубыми иллирийскими племенами. Зимой 337/336 г. до н. э. Филипп никаких действий не предпринимал, просто наблюдал и ждал. Он понимал, что опасность велика. Филипп готовил поход через Геллеспонт, и вряд ли ему могла понравиться перспектива создания Александром правительства в изгнании и вмешательство в дела Македонии, когда все помыслы были направлены на Персию. Благодаря дипломатии коринфянина Демарата, человека, купившего для Филиппа Буцефала, между отцом и сыном было достигнуто натянутое перемирие. Олимпиада должна была оставаться в Эпире, а Александру разрешили вернуться.

Ничего, однако, не изменилось. Александр ни о чем не забыл. В 336 году до н. э. Филипп попытался женить умственно отсталого сына Арридея на дочери Пиксодара, правителя стратегически важного города-государства Галикарнас в Карий, Александр решил, что Филипп снова пытается его обойти. Через трагического актера Фессала он повел с Пиксодаром собственные секретные переговоры. Узнав об этом, Филипп страшно разгневался, но решил до времени не предпринимать серьезных карательных действий. Ему не хотелось провоцировать новый кризис. Филипп встретился с сыном, публично его выбранил, а многих людей из окружения Александра отправил в ссылку.

Весной 336 г. началась персидская кампания. Царь Филипп послал первые войска через Геллеспонт под началом Пармениона и Аттала, где поначалу они добились выдающегося успеха: захватили стратегический город Эфес. Филипп выжидал; надо было утрясти дела дома. Он знал, что в Эпире Олимпиада пылает гневом, и, чтобы разрядить обстановку, предложил устроить брак царя Эпира, сводного брата Олимпиады (его также звали Александром), со своей дочерью Клеопатрой.

Филипп решил совместить дело с удовольствием. Свадебное торжество наметили провести в прежней резиденции Македонии – Эгах. За исключением Спарты, туда должны были съехаться посланники из всех греческих городов-государств и предложить Филиппу золотые венки. Он предвкушал упоение славой. Еще бы не радоваться: вся Греция отныне ему покорна, Олимпиада сослана, Александр изолирован. Новая жена Филиппа Клеопатра родила здорового сына, а совсем недавно и дочь. Полководцы Филиппа испытывают сейчас на прочность могущество персидского государства. Все, чего в данный момент хотелось Филиппу, – это поощрения богов, благословения его на новое великое свершение. Он отправил гонцов к Дельфийскому оракулу. Оттуда ему привезли послание: «Видишь, бык увенчан; конец близок; жертвоприноситель готов». Филипп решил, что под быком подразумевается Персидская империя и он, Филипп, принесет ее в жертву богам. Последовавшие за этим события показали, что интерпретация его оказалась неверной.

Празднества и пиры в Эгах должны были достичь кульминации в древнем театре. Там царь собирался устроить большую процессию. Первым пойдет Филипп, за ним понесут двенадцать статуй олимпийцев, собственная его статуя замкнет шествие. В амфитеатр ему надлежало войти с двумя Александрами – сыном-нечестивцем и будущим зятем, Филипп примет послов, произнесет тронную речь и объявит о своих планах. Царь собирался сыграть роль большого демократа. В то утро он оделся просто – в тунику и плащ, голову украсил венком. Надо было показать, что никакой он не диктатор и не тиран, он и от телохранителей отказался. Большая часть успешных убийств свершается в отсутствие охраны. Так произошло и в Эгах. Филипп не подозревал, что один из его охранников, Павсаний, затаил на него зло. Историк Диодор описывает события, в результате которых Павсаний совершил цареубийство.

Филипп позабыл о Павсании, который все еще являлся членом его свиты. Он был ослеплен праздничным действом, которое, по выражению Диодора, «вызывало благоговейный трепет в тех, кто его видел». Вот уже и двенадцать олимпийских богов прошли перед зрителями, но удивление, вызванное тринадцатой статуей, изображавшей царя, мгновенно испарилось: вытеснили его драматические события, развернувшиеся у входа в амфитеатр. Павсаний выхватил спрятанный под одеждой кельтский кинжал, выскочил из рядов телохранителей, бросился к царю и вонзил кинжал ему под ребра. Царь мгновенно скончался. Убийца попытался бежать к городским воротам, где его дожидались лошади, однако споткнулся о корень виноградной лианы. Трое его преследователей – Пердикка, Леоннат и Аттал (не тот, что был военачальником при Филиппе, а другой) – догнали его и закололи своими дротиками. «Таков был конец Филиппа, – сокрушался Диодор, – он сделался величайшим царем Европы, владения его были столь обширны, что он по праву мог считать себя тринадцатым богом».