Ещё выстрелы. Уже не поймёшь, кто и сколько раз жал на спуск: хлопки наложились друг на друга, многократно отразились от стен. Дом проснулся, весь зашумел, кто-то в квартирах начал кричать.

— Я здесь! Здесь, Птр-дмытрыч!

Это точно кричал Епифанцев. Дышать сделалось совершенно нечем, сердце стучалось в кадык — но Инсаров всё-таки добежал до крыльца, не сбавляя темпа. Молодого следователя он обнаружил на ступеньках: тот сидел, держась одной ладонью за лицо. Между пальцев обильно текла кровь.

— Вы ранены!

— Да так… повезло.

Пётр Дмитриевич огляделся: преступника на улице видно уже не было. В окнах — и этого дома, и соседних, зажигался свет. Люди осторожно выглядывали из своих квартир. Хотя и сделался Петроград нынче неспокойным, но такая перестрелка жителей столицы известным образом будоражила — не каждый день случается.

Следователь с трудом заставил коллегу оторвать руку от лица. Сразу стало очевидно, что рана для жизни едва ли опасна, но красоты молодому Владимиру Валерьевичу не добавит: щёку разорвало в лоскуты.

— Прямо в рот пулю поймал, вот потеха… и зубы выбило. Что скажете, Птр-дмытрыч: плохо?

— Хорошего мало. Но до свадьбы, как говорится, заживёт…

Действительно, несказанно повезло: чуть-чуть бы иная траектория — и конец, какая уж там свадьба. Епифинцев издал не совсем естественный звук, который в нормальных обстоятельствах был бы смехом.

— Это самое главное! Ну ничего, невесте совру: мол, на брусиловском фронте ранен…

Следующие минуты Инсаров потратил на то, чтобы призвать кого-то помочь — или хотя бы побежать на помощью. Скоро он уже видел вдалеке силуэт спешащего к месту событий городового, так что особенно волноваться о Епифанцеве больше не требовалось. Настало время думать об ином.

— Да уж, Владимир Валерьевич: без шума мы с вами сработали, ничего не скажешь… По крайней мере, этот гад не был похож на бессмертного. Пуль боялся не меньше нашего!

— Боялся, это верно. Я его ранил, в руку.

— Уверены?

— Так точно. Он пистолет выронил. Вона там где-то валяется… посмотрите…

— Посмотрю. Чуть позже. Эй, городовой! Живее! Мы — следователи Департамента полиции!

Епифанцев, конечно, не был департаментским служащим, но о себе-то Инсаров не соврал. К тому же — так и правда вышло заставить полицейского быть расторопнее.

В голове Инсарова уже заработал привычный механизм мышления — шестерёнки мудрёной машины, что разбирала всякую ситуацию по составляющим, раскладывала всё на нужные полочки. Кем был этот стрелок — самим Григорием или его гостем? Почему схватился за оружие, а не просто тихо ушёл? Являлся ли членом «банды бессмертных», и если да — отчего сам боялся пуль?

А может, всё это лишь случайное совпадение? Мало ли сомнительных личностей в подобных местах: кто угодно мог ошибочно заподозрить, что пришли за ним…

Тогда, на крыльце доходного дома, поддерживая голову Епифанцева (следователя уже отпускал шок после ранения, он начинал терять сознание), Инсаров слишком мало знал о ситуации. Пока ещё не предполагал, что городовые обнаружат на мостовой именно экспортный «Маузер». Да не серийного облика, а со специально изготовленными накладками рукояти.

Что уж говорить о словах, на этой рукоятке накарябанных? Такой поворот событий и вообразить было невозможно.

В самой «нехорошей квартире» ценных для следствия улик нашли немного. Отсутствовало здесь нечто, способное внятно рассказать о личности постояльца (стало лишь ясно, что жил здесь один человек), указать — он ли стрелял в следователей, или всё же кто-то другой.

Самая обыкновенная квартира доходного дома, в тот самом состоянии, до которого быстро доводят своё жилище пьющие приезжие сомнительного образа жизни. Хлам, грязь, бутылки. Почти никаких личных вещей, разве что некоторые мелочи прозрачно намекали на фронтовое прошлое загадочного Григория (эту деталь из описания Пётр Дмитриевич запомнил отлично). Оставалось надеяться на результаты опроса да на внезапно явивший собой хорошую улику «Маузер».

Ведь именно из такого — под необычный девятимиллиметровый патрон, стрелял налётчик в ювелирном салоне. Инсаров был готов поклясться: если поднять бумаги о прочих ограблениях последнего месяца, что ранее упоминал Епифанцев — найдутся точно такие же гильзы. Бывший владелец «Маузера», похоже, любил из него палить: по поводу и без.

В остальном — ничего по-настоящему полезного… но то для обычного следствия. Инсаров же расследовал дело, можно сказать, в двух плоскостях: рациональной и мистической. Если говорить о второй, то вот тут…

Полночи Пётр Дмитриевич заставлял городового держать подле себя керосиновую лампу — пока сам тщательно перерисовывал в блокнот многочисленные знаки со стен. Где-то Григорий (или кто-то иной) выцарапал их ножом, где-то начертил угольком, встречалось и применение химического карандаша. Надписей почти не попадалось, а вот разнообразной мрачной символики — сколько угодно.

— Чего ж это, ваш-высокоблагородие, за чертовщина… ух, свят-свят-свят…

Городовой постоянно крестился свободной рукой. На него глубокое впечатление производили все эти сатанинские знаки — пентаграммы, перевёрнутые кресты, искажённые латинские и греческие буквы, криво нарисованные рожи демонов. Бедняге явно было страшно находиться в этом мрачном месте, и он никак не мог этого скрыть — хотя по большей части держал себя в руках.

А вот Инсаров особенно впечатлён не был. За те десятилетия, что имел он дело с мрачными загадками, кое-как разбираться в символике научился. Тем более — находилось кого подробно расспросить… Увы, в основном эти многочисленные каракули напоминали баловство малолетних гимназисток, увлекшихся оккультизмом. Никакой настоящей Тьмы за ними не ощущалось… не похоже на истинную Тьму, о которой Инсаров кое-что на своём веку изведал.

— Нехорошая квартира… — продолжал чертыхаться полицейский.

Теперь-то Инсаров готов был с ним согласиться. А также признать, что увезённого в больницу Епифанцева предчувствия всё-таки не обманули.

В конечном итоге кое-что из нарисованного на стенах привлекло внимание по-настоящему. Две небольшие детали; вот тут Пётр Дмитриевич очень порадовался, что лично осматривал квартиру. Простой следователь точно упустил бы…

Среди бессмысленных оккультных рисунков, автор которых явно судил о чёрной магии по байкам да дурной литературе, попадались прежде незнакомые Инсарову символы. Повсюду Григорий (или кто-то другой) рисовал дубовые листья с желудями. А ещё неуместно смотрящиеся в этой обстановке сердечки. И… как такое описать?

— Вот это, городовой, на что похоже? На твой взгляд?

— Ой, не знаю, ваш-высокоблагородие… кружочки какие-то…

— Скорее шарики. Обрати внимание: у каждого нарисована петелька, будто для подвеса.

Городовой поднёс лампу ближе: её тусклый свет не везде позволял легко рассмотреть детали. Оба полицейских, прищурившись и нахмурив