— Нет, правда, это большая честь для меня, — говорила Джейн.

Левин заметил у нее на пальце обручальное кольцо. Возможно, она в разводе, а может, муж ушел к другой. Вид у нее не слишком замужний. Впрочем, он тоже, наверное, не похож на женатого.

Девушка, превратившаяся в бабочку, снова скукожилась, вернувшись в свое обычное состояние, точно высвобождение оказалось для нее непосильным. Она встала со стула, растворилась в толпе и снова появилась рядом с двумя молодыми женщинами слева от Левина.

— Ты молодчина! — донеслись до Левина слова одной из ее подруг. — Ну как тебе?

— Было страшно, — призналась девушка. — Я жутко нервничала, но она казалась очень доброй. О боже, я так глупо себя чувствую, оттого что расплакалась.

Подруги обняли ее.

Джейн наклонилась к девушкам, и ее шарф упал Левину на ногу.

— Вы как будто выросли, — проговорила она.

Три подруги обернулись и посмотрели на них с Левином.

— Вы словно выросли из самой себя и стали очень сильной и отважной, — продолжала Джейн.

Девушка воззрилась на Джейн, и глаза ее наполнились слезами.

— Правда? — спросила она. — Именно так я себя и ощущала. — Ее подруги закивали, улыбаясь Джейн и обнимая девушку. — Поразительно, что вы это заметили.

— Не забывайте об этом, — сказала Джейн. — Оно того стоило. Спасибо, что решились.

Девушка вытерла глаза бумажным платочком, смеясь над собственной эмоциональностью. Джейн повернулась к Левину, улыбнулась ему мимолетной улыбкой, ничего больше не говоря, подняла с его ноги шарф и снова уставилась на Абрамович.

7

Мне отнюдь не хочется, чтобы теперь вы настроились на повесть о любви. Я толковал совсем о других совпадениях. Это не та история, которая начинается с влечения и заканчивается поцелуем. По крайней мере, у Левина и Джейн.

Трудно представить себе человека, более склонного к существованию в собственном коконе, чем Левин. Искусство порождает близкое знакомство с одиночеством. А зачастую и с болью. Физической или душевной — не имеет никакого значения. Все это катализаторы. Неприятно признавать, но в действительности боль — точильный камень, на котором время от времени оттачивается искусство.

Было бы легче, если бы люди жили дольше. Очень уж краток их век. Слишком много времени уходит хотя бы на то, чтобы начать постигать предстоящую работу. Искусство — своего рода спорт. Самое важное — научиться прыгать. Искусство — это состязания по прыжкам. Тренируешься, тренируешься, тренируешься, потом прыгаешь. Стартовая позиция у каждого может быть своя, но цель одна и та же. Сотвори что-нибудь стоящее, прежде чем умрешь.

Любая идея невидима до поры до времени. Любовь невидима, но мы можем ее увидеть. И влечение тоже. И вдохновение невидимо, хотя оно поет и танцует каждый день.

Если вам интересно, я один из многих. Мы существуем здесь, в невидимом мире, как и подозревала мать Левина. Мы существуем, чтобы помогать. Вспомните об этом, когда почувствуете себя неуверенно.

8

Есть еще одна личность, день за днем наблюдающая за Мариной Абрамович. Она мертва уже три года и находит, что смерть, как и жизнь, неудобна. Зовут ее Даница Абрамович.

— Ну и платье, — говорит Даница мужчине, стоящему рядом. — Никак она возомнила себя королевой? Ортодоксально красное. Кроваво-красное. Значит, она помнит. Она не забыла.

Никто не видит, как Даница обводит взглядом квадрат. Зрители ее не слышат, не ощущают ее запах. Даница наблюдает за фотографом Марко Анелли. Она каждое утро с самого начала перформанса следила за его приходом. За тем, как он распаковывает свое оборудование.

— Фу, этот не солдат. Итальяшка, — произносит она, вздернув подбородок.

Даница вспоминает мальчика, который пел ей песню о любви в морском гроте в Дубровнике. Того тоже звали Марко; теперь, верно, его и в живых-то нет. Этого Марко ее дочь продержала в плену семьдесят пять дней. Слишком долго для такого красавчика, как он, подумала Даница. Ему пришлось глазеть в объектив на Марину и возраст, написанный на ее лице. Но, несмотря на всех этих смотрителей МоМА, следящих за толпой, именно Марко в случае чего заслонит ее дочь от ножа или пули. Даница в этом не сомневалась. За это она почти простила ему свитер от Тома Форда. Она знала, как соблазнительны красивые вещи.

Даница увидела красные и оранжевые листья, опаляющие землю. Свет, струящийся сквозь ветви деревьев, как вода. Легкие ее были из расплавленного серебра, а горло перламутровое. Ни страха. Ни стяга. Ни ветра. Это не из стихотворения Руми[8]? Она увидала впереди мужчину на белом коне, и у нее перехватило дыхание. Он гарцевал между деревьями, уворачиваясь от пуль. Войо!

«Меня не могут убить, Даница! — кричал ей Войо, молодой богатырь с глазами тигра, дикими и полными света. — Если во что-то веришь, никогда не умрешь».

Она положила его себе на колени. Остановила кровь. Перевернула тело и увидела, что спина у него изрешечена пулями. «Набей табаком!» — усмехаясь, велел Войо. Большими неуклюжими руками Даница заткнула раны. Потом снова перевернула его лицом вверх. Тигриные глаза не затуманились. «Мы драконы прошлого», — сказал он.

После войны они поженились. Даница родила мужу двух детей, сначала Марину, потом ее брата Велимира. «Эпоха героев миновала, — говорил ей Войо охрипшим от сливовицы голосом. — Никто ни во что больше не верит». — «Зачем нам умирать за наши убеждения, если мы можем жить с нашими сомнениями?» — спросила она, потому что хотела увидеть его улыбку. Только бы он по-прежнему ей улыбался. «Все это был театр, Дани. Ты и сама знаешь. Не во что больше верить». — «Верь в меня. В наших детей. У нас есть дочь и сын, им понадобится все, что мы сможем им дать».

Теперь Войо не был героем. Ни для президента Тито, ни для нее. Все свои силы он отдал войне.

Муж снился ей на неподвижном белом коне, посреди летнего луга, с белым флагом в руках. Как Марина на той фотографии. Как она посмела украсть у матери ее сон?

«Дани! — позвал ее Войо. — Я сдаюсь. Сдаюсь!» — «Нет! — воскликнула женщина. — Не сдавайся. Никогда не сдавайся! Я не смогу тебя любить…»

Но это была неправда. Даница продолжала любить его и после того, как он ушел к другой женщине, более молодой, более покладистой и менее привлекательной; она все-таки любила его и страстно желала, чтобы он вернулся.

Ей вспомнилось, как Марина, совсем еще девочка, спросила: «А вдруг я не смогу быть такой же храброй? Такой же храброй, как тата[9]?» — «Ты сделана из металла или из песка?» — спросила Даница дочку.