по-другому, громче, чем обычно. А шаги, наоборот, были реже, медленнее. Бабушка.

И Марик вдруг все вспомнил. А он ведь до последнего надеялся, что их ночной разговор ему просто приснился, как приснился странный человечек в красной маске.

— Доброе утро, Марат.

Губы у бабушки поджаты, тарелка стукнула о тумбочку громче, чем следовало бы. Но на тарелке лежали его любимые бутерброды с докторской колбасой, хотя обычно бабушка настаивала, чтобы на завтрак он ел кашу. А в стакане был чай со сгущенным молоком.

— Как ты себя чувствуешь?

Марик пожал плечами, не прерывая своего занятия, — маску на лице вырезать оказалось не так-то просто.

— Так же, как и вчера, — хорошо.

Настроения шутить не было у обоих. Бабушка стояла и молча смотрела, как он возится с человечком. Не ругалась, что стружка сыплется прямо на кровать. И не ворчала, что ножик — не самая подходящая игрушка для ребенка.

— Ты можешь пойти поиграть с ребятами, если хочешь.

Марик поднял голову. Неожиданно. Еще ведь три дня.

— Если действительно хорошо себя чувствуешь, — добавила бабушка.

— До обеда все в школе, — заметил Марик, снова принимаясь за человечка. — Я после обеда пойду гулять, хорошо?

Бабушка кивнула. Марик сделал еще несколько ловких движений — у человечка обозначился нос. Длинный, загнутый, смешной. Дедушка сказал, у него феноменальная моторика. Марик не знал, что такое «моторика». Да и что такое «феноменальная» тоже, но фразу запомнил. Судя по всему, дедушка его похвалил тогда.

— Она уехала, да?

Бабушка снова кивнула. Похоже, бабушке тоже не хотелось сегодня разговаривать. Зато мама вчера ночью была очень разговорчива. Она сидела у Марика на кровати и долго объясняла, что ей нужно ехать в Москву. А Марику нужно остаться здесь. Потому что у него талант, а тут очень хорошая музыкальная школа и бабушка с дедушкой могут уделять ему достаточно времени, могут нанять ему дополнительных педагогов, и вообще так будет гораздо лучше. Марик не хотел признаваться, что слышал их разговор с бабушкой в тот день, когда упал с велосипеда, но не удержался и все-таки спросил, почему она едет без него, если собиралась с ним. Мама всплеснула руками, вскочила, стала ходить по комнате и причитать, что Марик очень сложный ребенок, потому что рассуждает как взрослый, а это неправильно.

— Но все равно ты ребенок, — заявила она. — С тобой постоянно что-то случается. С велосипеда вот упал. Сотрясение мозга! Ты понимаешь? А я была бы на гастролях. А ты дома один. И что получилось бы? Нет, бабушка Гульнар права, это безответственно. Тебе лучше остаться здесь.

Марик слушал ее и даже не знал, что ему делать. Обижаться, расстраиваться, радоваться? Он не хотел, чтобы мама уезжала без него. Но и от бабушки с дедушкой уезжать он не хотел тоже. А нельзя всем жить как раньше, вместе? Почему кто-то обязательно должен уезжать? И как это будет, когда мама уедет? Как с папой?

Оказалось, гораздо грустнее. Когда бабушка приносит завтрак вместо мамы — это грустно. И когда хочешь показать маме человечка и рассказать, что у него будет красная маска и гитара, а мамы нет — тоже грустно. Можно показать бабушке, но та не в восторге от увлечения Марика и вряд ли похвалит. Да можно и не хвалить, можно совет дать. Как его назвать к примеру? Не просто же Человечек в Маске. Имя нужно!

— Кто это у тебя? — Бабушка села к нему на кровать и наклонилась поближе, чтобы рассмотреть человечка.

— Не знаю, — честно признался Марик, слегка удивленный вопросом. — Он мне таким приснился. У него еще гитара будет, только деревяшку еще нужно. И краски попрошу у дедушки, когда он придет. Маска должна быть красной. А костюм белым, наверное. Башмаки можно черными сделать.

Бабушка внимательно его слушала. А когда Марик замолчал, встала и вышла. Через несколько минут вернулась. В одной руке у нее были бруски из дедушкиных запасов, в другой — дедушкины же краски. Очень быстро она вернулась, наверное, знала, в каком ящике стола он хранит все для поделок. Так быстро, что Марик едва успел отдернуть руки от лица. Да не плачет он совсем, что за глупости. Нос просто очень чешется. Опилками надышался, наверное.

* * *

— Смотрите-ка, кто пришел! Маэстро!

— Ого, Маэстро! Ас-саляму алейкум!

Кто-то из мальчишек со всей дури хлопнул его по плечу, выражая всю полноту чувств.

— И тебе привет, — фыркнул Марик, швыряя портфель на парту. — Рудик, двигайся давай!

Обалдевший Рудик, вольготно расположившийся во всю скамейку, спешно подвинулся.

— Ты откуда здесь? Гульнар-ханум говорила, ты до среды еще дома.

— Мне надоело. Валяешься, валяешься, смотришь в потолок. Сколько можно? Она мне погулять разрешила. А с кем мне гулять, если вы все здесь? Ну я и пришел.

— Сумасшедший. По доброй воле на музлитературу прийти, — проворчал Рудик. — Смотри, Сычиха тебя еще и спросит.

— А что задавали?

— Состав симфонического оркестра.

— Ерунда!

Марик деловито обустраивался. На парте уже появилась тетрадка с большой кляксой прямо на обложке и деревянный пенал, уголок которого посинел от пролитых в портфеле чернил.

— Чернильницу опять забыл? — Рудик подвинул к другу свою фарфоровую непроливайку с дурацкой вишенкой на боку. — Мама купила, ничего лучше не придумала.

— Мне теперь не надо.

Марик открыл крышку пенала и гордо продемонстрировал содержимое.

— Видал? Дедушка подарил.

— Да ладно? Самописка?

Ребята тут же обступили их парту. Про вечные перья, которые не нужно было поминутно обмакивать в чернильницы, все знали, о них все мечтали. Но чтобы у школьника, у второклассника была такая? Своя собственная? Однако рассмотреть чудо чудное мальчишки не успели, прозвенел звонок и в классе появилась Сычиха.

Школа, в которую ходил Марик, была необычной. Пожалуй, это была самая необычная школа в Республике, потому что она соединяла в себе общеобразовательную и музыкальную, и музыкальное образование ставилось на первое место. Сюда принимали только после серьезного экзамена, здесь никого не удивлял идеальный слух или врожденное чувство ритма — без таких качеств ребенка просто сюда бы не взяли. До пятого класса дети учились вместе, а потом разделялись на классы: композиторские и исполнительские, в зависимости от способностей. Марик и Рудик уже заранее переживали по этому поводу, так как Марик должен был стать композитором, как папа. На певцов в их школе не учили, но папа Рудольфа считал, что умение отлично играть на фортепиано не мешало еще ни одному певцу, поэтому Рудик готовился пойти в исполнительский класс. Одна мысль о том, что придется расстаться, казалась мальчишкам невыносимой, и они часто строили планы,